СТРУКТУРЫ ПОВСЕДНЕВНОСТИ: возможное и невозможное

Своеобразие Санкт-Петербурга заключалось именно в таком смешении. Дошло до того, что в 1790 г. Георги задавался вопросом: а не существует ли особый петербургский характер? Он признавал за петербуржцем вкус к новому, к переменам, к чинам, к благосостоянию, к роскоши и тратам. Переведем это на обычный язык: вкусы столичного жителя, сформировавшиеся во всех отношениях по образу и подобию вкусов двора. Последний задавал тон своими запросами, своими празднествами, бывшими в такой же степени торжествами всеобщими, с великолепной иллюминацией на здании Адмиралтейства, на официальных зданиях, на богатых домах.

Огромный город в середине бедной области без конца создавал проблемы со снабжением. Конечно, ничего не было проще, чем доставить в живорыбных садках на лодках живую рыбу с Ладожского или Онежского озера. Но быков и баранов пригоняли на бойни с Украины, из Астрахани, с Дона, с Волги, т. е. за 2 тыс. верст, и даже из Турции, со всеми вытекавшими отсюда последствиями. Хронический дефицит покрывался за счет императорской казны и огромных доходов барства. Все деньги империи стекались в княжеские дворцы и в богатые дома, где множилось число ковров, комодов, ценной мебели, позолоченной резьбы по дереву, потолков, расписанных в «классическом» стиле. Дома эти делились на множество отдельных комнат, как в Париже и в Лондоне, и количество прислуги в них возрастало с такою же невероятной быстротой, как и там.

«Дрожки санкт-петербургского горожанина». Гравюра XVIII в. Национальная библиотека.(Коллекция Виоле.)

Пожалуй, самым характерным зрелищем на улицах города и на ведущих к нему сельских дорогах было шумное движение телег и экипажей, необходимых в городе огромных размеров, с грязными улицами и с коротким световым днем с наступлением зимы. В этом отношении императорский указ строго фиксировал права каждого на пышность. Только генерал-аншефы или особы соответствующего ранга могли запрягать свою карету шестерней при двух форейторах помимо кучера. Ступенька за ступенькой вниз-и мы доходим до лейтенанта или купца, имевших право на парную упряжку, и до ремесленника или торговца, которые должны были удовлетворяться одной лошадью. Серия предписаний регламентировала также и ливреи слуг в зависимости от ранга их хозяина. Когда происходил императорский прием, прибывшие на место кареты делали небольшой дополнительный круг, что позволяло каждому себя показать и других посмотреть. И кто бы тогда осмелился иметь только наемный экипаж с лошадями в бедной сбруе или кучера, одетого по-крестьянски? И закончим одной деталью: когда придворных приглашали в Петергофский дворец, расположенный, как и Версаль, за пределами города, к западу от него, в Санкт-Петербурге, как говорили, невозможно было найти ни единой лошади.

ПРЕДПОСЛЕДНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ: ПЕКИН

Мы бы могли умножить число путешествий, приходя к неизменному заключению: всегда требовалось, чтобы блеск столиц ложился на плечи других. Ни одна из них не смогла бы жить собственным трудом. Упрямый крестьянин, папа Сикст V (1585–1590 гг.) плохо понимал Рим своего времени: он желал заставить его «работать», укоренить в городе промышленность-проект, который реальность отвергла без того, чтобы людям пришлось особенно прилагать к этому усилия¹¹³. Себестьен Мерсье вместе с некоторыми другими мечтал превратить Париж в морской порт, дабы ввести в нем неизвестные до того виды деятельности. Разве возможно, чтобы Париж, наподобие Лондона, в то время крупнейшего порта мира, оставался бы городом-паразитом, живущим на чей-то счет!

Так обстояло дело со всеми столицами, со всеми городами, где сиял свет цивилизации и расцвели ее излишества, излишества вкуса и досуга, — с Мадридом и Лиссабоном, с Римом и Венецией, упорно старавшейся удержать свое былое величие, с Веной, которая в ХVІІ-ХVІІІ вв. поднялась на вершину европейского «изящного мира». А также с Мехико, Лимой, с Рио-де-Жанейро, новой столицей Бразилии с 1763 г., которая настолько расцветала от года к году, что ее не узнавали путешественники, и становилась по-человечески прекрасной в своем и без того роскошном природном обрамлении. То же и с Дели, где сохранялось великолепие Великих Моголов, и с Батавией, где ранний голландский колониализм взрастил свои прекраснейшие — но уже ядовитые — цветы.