Сценарное искусство. Методы и практики современных российских сценаристов и драматургов

Авторы пьес обычно представляют себе, хотя бы в общих чертах, хронометраж. При Шекспире считалось нормальным, что грандиозная историческая хроника, в которой 2–3 десятка персонажей, идет несколько часов, а то и пару дней подряд. Нынешний драматург такого себе не позволяет – максимум два часа. И он укладывает все мысли, чувства и перипетии сюжета в этот объем. Зато он имеет право на условность!

Телефильм, набивший оскомину, «Ирония судьбы, или С легким паром!» снят по пьесе Эмиля Брагинского и Эльдара Рязанова. Можно из любопытства пересмотреть его, отмечая: вот это – из арсенала драматического спектакля, а вот это – из арсенала кинематографа.

Нынешний кинематограф, рассчитанный на массового зрителя, не может обойтись без пейзажей, и если герой идет в гости – он не просто появляется из-за кулис, он подъезжает к дому на машине, паркуется, входит в подъезд и поднимается по лестнице. На это уходит драгоценное время.

Сюжет «Иронии судьбы» построен на том, что пьяненького героя завезли в другой город. В пьесе и в спектакле достаточно сообщить читателю-зрителю, что вот такая беда приключилась. В фильме создатели пытаются это как-то объяснить и оправдать. Им требуется хоть какое-то правдоподобие.

Условность в драматическом произведении – главная героиня. Даже если действие разворачивается в течение суток – изволь упаковать в два часа. Чем-то приходится жертвовать. Получается сюжет-пунктир – опорные сцены-точки, а между ними – пустое время, которое читатель-зритель фактически заполняет сам.

Сам восстанавливает связь между эпизодами, используя подсказки автора.

С проблемой связи между эпизодами решили справиться во французском театре семнадцатого века. Было разработано требование единства места, времени и действия. То есть – все пять действий трагедии герои проводят в одном помещении и тянут одну сюжетную линию, вторая уже недопустима. События разворачиваются максимум в течение суток.

Реализма, впрочем, не получилось. А лучшая трагедия Пьера Корнеля, «Сид», четыре действия ведет себя по правилам, зато потом – бунт! Пятое – два месяца спустя. Теоретики ворчали, публика была в восторге. Правда, как раз после этого кардинал Ришелье, сам – драматург, настоял на обязательности правила трех единств.

В принципе, возможно кино, причем захватывающее кино, с классическим единством места, времени и действия. Пример – «Двенадцать разгневанных мужчин». В основе фильма – телевизионная пьеса Реджинальда Роуза, премьерный показ которой состоялся в 1954 году.

Пьеса, товарищи! С ее законами и выразительными средствами. Что происходит? Американский суд, двенадцать присяжных должны решить судьбу парня, обвиняемого в убийстве отца. Им жарко, они торопятся. Одиннадцать – за электрический стул, двенадцатый понимает, что свидетельские показания ненадежны. И вот присяжные – в одной комнате. В ОДНОЙ! В кадре до самого конца будет только казенная обстановка: стол, пепельницы, бумага, вентилятор, забастовавший в самую духоту, вода для питья, стаканчики. Время действия – самое реалистическое. Именно столько по закону дается для принятия решения. На карте – человеческая жизнь…

Тут единство места, времени и действия отыгрывается по полной программе. Тут единственное средство разработки конфликта – текст. Такое возможно, господа будущие драматурги. Но так, чтобы три единства и реализм в одном флаконе, плюс талант автора, случается нечасто.

Условность – кислород для драматического театра. Для оперы и балета, впрочем, тоже. Она выпускает на свободу фантазию и автора, и режиссера.

В кино, как ни странно, места для фантазии меньше.

Хотя, казалось бы, столько возможностей. Но картинка в кино конкретна и одна на всех. Будь вас, театральных зрителей, хоть миллиард – каждый по-своему представляет себе Гамлета и Ларису Огудалову. Миллиард зрителей кино обречен видеть одного и того же Гамлета.

В кино не так уж много места для фантазии. Казалось бы, режиссерская фантазия вовсю разгулялась в великолепном «Властелине колец» (люблю я эту экранизацию, и она для всяких примеров годится, потому как общеизвестна). А места для зрительской фантазии нет вовсе, и потому звучат недовольные голоса:

– А я иначе себе представлял битву под Хельмовой Падью и назгулов!