Ступени ночи

Историю о том, что произошло в ночь с шестнадцатого на семнадцатое декабря 1551 года, рассказал ему Франческо дельи Страпетти, единственный из узников, кто прожил дольше после кровавого убийства кардинала, чье тщеславие после победы над Улам-Бегом у Липовы распалило огонь желания взять власть над Банатом и Эрделем. Кастальдо известил об этом пламени непослушности Мартинуция своего господина, Фердинанда I, а тот спешно призвал к действиям жестокого и преданного капитана, зная, что если пламя разгорится, это будет чревато неприятностями.

Джуро Утешинович, добродетельный брат Джуро, по материнской фамилии Мартунашевич, по-латыни Martinusiusa

, отсюда Мартинуций, фратр Георгиус Эмерита и кардинал во главе армии наемников, скончался в грозовой ночи от шестидесяти трех ран. Сначала Марк Антоний Феррари, поднося ему документы на подпись, два раза ударил его кинжалом в затылок, затем Сфорца Палавичини, с силой размахнувшись мечом, разнес пополам голову почтенного кардинала. Вся эта жестокость была недостаточна, ибо не умертвила рослого, статного человека.

Старик еще стоял, словно колонна, когда вбежал со своими испанскими наемниками Андреа Лопез, обрушив на окровавленного старца, стоявшего с рассеченной головой, град свинца – лишь после того кардинал упал, как подкошенный, наконец мертвый.

Его тело месяцами лежало во дворце Виници на левом берегу скованной людом реки Марош.

На полях этого документа юный писарь записал и судьбы участников этого зверского убийства – так и осталось записано зелеными чернилами, что Сфорца Палавичини схвачен турками и палками забит до смерти, Марк Антонио Феррари, секретарь кардинала, повешен в Пьемонте, Джованни Монино обезглавлен, Лоренцо Кампеджо растерзан диким вепрем на охоте с Фердинандом.

Судьбу Кастальдо Лон-Йера так никогда и не узнал, а Франческо дельи Страпетти ему передал кинжал, которым предводитель мятежников отсек у мертвого кардинала правое ухо и послал его Фердинанду в Вену с посланием: «Богу было угодно призвать брата Джуру с этого света».

Лон-Йера завернул кинжал в свиток пергамента, перевязал серебристой лентой и твердо решил хранить его, покуда Кастальдо не возвратится из военного похода к берегам Бегея, готовый наконец рассказать ему свою историю.

В других документах, хранимых в сундуке Лон-Йеры, остался и написанный много лет спустя документ о заказах и работах мастера резьбы по дереву Аврама Манойловича, – в часы досуга писарь наблюдал, как Аврам терпеливо работал по дереву в своей мастерской, часто сопровождал его на прогулках по дубовым рощам и складам, где мастер выбирал материал для будущих иконостасов, рам, столов и стульев для вельможных трапезных. Незадолго до смерти их познакомил отец Лон-Йеры – Аврам был его единственным приятелем, другом и доверенным лицом.

– Чтобы сделать человека, не нужно никакого дара. Этим занимаются все, не обременяя себя заботой о том, что получится. Разбойник и царь, мудрец и шут рождаются вне способности творца повлиять на произведение. Это вовсе не искусство, тем более не великое, – часто повторял Аврам Манойлович, а затем продолжал нежно, словно по коже женщины, проводить рукой по дереву, в котором видел материал для роскошного кресла. – А это, мой Агурцане, нечто иное.

Юный писарь его не слушал, ибо в мастерской почтенного Манойловича с легкостью находил нить мечты.