Субъект. Часть третья

На какой-то момент ему почудилось, что он спит снова. Его чувства до предела обострились, и он буквально кожей почувствовал, как комнатку охватывает голодный спазм, а стены сжимаются и готовятся его расплющить. Не раздумывая, он вскочил и, даже не переждав потемнения в глазах, бросился скорее на выход. Но тут дверь стала недосягаемой. Она возвысилась над ним, а его самого потащило по инерции обратно. Сразу после того как он врезался спиной в стену, пол круто накренился и его понесло обратно на дверь. Чтобы не разбиться, капитан в отчаянии ухватился за кресло, которое почему-то оставалось неподвижным. Дверь под его болтающимися, словно над пропастью, ногами неожиданно разверзлась, и из нее потянуло замогильным сквозняком…

Тонем, – обреченно подумал он и покрепче вцепился в подлокотник спасительного кресла.

Хрипло закричав, капитан предпринял попытку вскарабкаться по нему наверх, к противоположной стенке, но тут все перевернулось снова…

Сидя тремя пролетами выше, под навигационным радаром, я пристально наблюдал за его припадком. Вот он, невероятно извернувшись в кресле, по-гимнастически встает на лопатки, а беснующиеся ноги неровно тянет вверх, но тут же переворачивается через голову и с грохотом растягивается на полу. Его вестибулярный аппарат приходил в норму, миндалевидное тело успокаивалось. Но тут эндолимфа в полукружных каналах снова бултыхнулась, и он кубарем покатился прямо к настенному интеркому. Совладав с собой, он таки влез по стене и приблизил трясущиеся губы к переговорному устройству.

По судну пронесся многократно усиленный динамиками страшный голос. Капитан захлебывался в словах. Но и без всего было понятно, что это экстренная тревога, его срочный приказ.

Члены экипажа выскакивали из всех недр, которые только были на корабле. Хлопали двери, постанывали железные ступеньки от топота множества ботинок. На палубе уже образовывалась толпа, люди сонно щурились, зевали, тревожно перебрасывались словами. Я спрыгнул к ним. Те, кто стояли поближе, развернулись. Один из них шагнул навстречу, что-то требовательно спрашивая. Вместо ответа, я сделал красноречивый, размашистый жест в сторону причала и спрашивающего как ветром унесло за борт.

Матросы непонимающе смотрели. Я снова вознес ладонь к одному из стоящих и того с воплем понесло упирающимися ногами вслед за предыдущим, но в этот раз уже медленно, для наглядности. Его проводили неверящими глазами. До некоторых начало доходить, и они рванули туда, куда я указывал, перемахивая за борт. Кто-то понесся обратно к лестнице, к дверям, но те намертво заели и не поддавались. Особо упорствующим мне приходилось делать непрозрачные намеки, как бы подпинывать их к другим, что оказались посмышленнее. Последним выполз наружу капитан. Он дикими глазами окинул опустевшую палубу, посреди которой одиноко застыла зловещая фигура. Длинные, мокрые волосы падали на плечи, а лицо было матово бледным, как у манекена.

Я смотрел на него, ожидая хоть какой-то реакции, но он по-прежнему глазел, его губы незаметно шевелились. Мне надоело ждать. Капитана подхватил ветер и понес к остальным, но тот, к моему мимолетному удивлению, не отреагировал на это никак. Лицо его было отрешенным, будто он уже смирился с происходящим. Убедившись, что он благополучно канул в воду, я с силой воззрился на стальные контейнеры, что сгруппировались на танкере по соседству. Они, царапая ботдек, неохотно закопошились.

На глазах тех, кто уже выплыл и вымокший сидел на причале, огромные, размером с автобусные гаражи, металлические коробки вереницей перенеслись на ледокол. А человек на палубе будто дирижировал им. А потом их судно неожиданно ловко и бесшумно, без привычного взрева двигателей развернулось носом к горизонту, такому же смутному и непроглядному, как и их попытка объяснить то, что только что произошло, и быстро скрылось во мгле.

* * *

Несмотря на преумножившуюся силу и стремительную, как разогнавшийся подо мною ледокол, решимость отыскать и сокрушить остров, в меня все равно прокрадывался зябкий страх. Океан был бесконечен. Намного миль, куда ни глянь, студенистым туманом царило безмолвие. Холод я не ощущал, пространство вокруг меня было безоговорочно подчинено, дисциплинировано. Кружившие вокруг него снежинки испарялись, ледяные брызги пролетали мимо. Я требовательно и неотрывно смотрел вдаль.

У меня не было ни карты, никакого либо еще ориентира. И алиеноцепция не позволяла заглядывать так далеко. Но и без этого я чувствовал нужное направление. Как если бы я наощупь, в преддверии сна блуждал по заброшенным руинам своей памяти, забредал в самые отдаленные и покинутые еще в далеком детстве уголки, которые не желал видеть, вспоминать… старательно заметанные, забытые, спрятанные от всех, особенно от себя… Нечто вело меня туда само.