Субъект. Часть вторая

Не понимая, отчего все так переполошились, я, наконец, заметил нечто совсем странное. Относительное расстояние между объектами стало нарастать и будто растекаться. Под каждым объектом подразумевались даже глаза, родимые пятна и, скорее всего, молекулы. Звуки стали тускнеть, все невероятным образом теряло краски. Все кругом превращалось в аморфную массу, все перемешивалось и переплеталось, вызывая пугающую аллюзию на пластилин. А затем и цвета, и плотность втекающих и расползающихся друг по другу предметов стали мерно распределяться по всему пространству, делая его мутно-однородным, лишенным движений и какой-либо искры, без всякого намека на даже незначительную химическую реакцию. Спохватившись, я удивился, как я до сих пор способен осознавать то, что вижу, с недоумением глянул на свое тело и увидел…

Глава 22. Быть собой

Дернувшись на взмокшей простыне, я поперхнулся слюной, глаза судорожно завращались, бегая по стенам и углам комнаты, опознавая, вспоминая и усмиряя нелепый страх, дотлевающий после глупого ночного кошмара. Я здесь, а не там, с миром все в порядке.

И со мной тоже.

Крякнув пересохшим горлом, я захлопнул разряженный ноутбук и покосился на окно. За ним светало. Где-то внизу громко завывал на чьем-то радио шансон.

Нащупав телефон, я глянул время. Полпятого утра. Конкретно мне эта музыка не досаждала – фоновый контроль акустических волнений, в отличие от меня, не дремал, а бдительно стоял на страже моего личного пространства, рассеивая аудиомусор на подлете. Стоит только закрыть глаза, как музыка под окнами исчезнет.

А что чувствовали остальные жильцы дома, меня уже не касалось. Не способные к какому-либо протесту, боящиеся хоть что-то предпринять и опасающиеся навлечь проблем на свою голову еще больше, чем обычно, они были готовы молчаливо ждать, пока их возмущенные намерения осуществит кто-нибудь другой.

Но способных предъявить претензию становилось с каждым годом меньше и меньше. Тихая ненависть и злопыхание обычно не выходили за пределы их квартир, отчего могло показаться, что всем все равно. Все пытались казаться безучастными, ни капли не сердящимися на нарушителей покоя. Ведь дать понять об этом остальным – все равно что загнать себя в ловушку, показать себя как позорно смирившегося во всеуслышание, либо, что ожидаемо, открыто выразить свое недовольство, которое, вполне вероятно, не возымеет должного эффекта, что позволит в дальнейшем потихоньку насмехаться остальным над мягкотелостью и немощностью взбунтовавшегося. Так что, для сохранения лица, а точнее, для сохранения статуса безликого, проще было изображать невозмутимость. Не будет никакого спросу с того, кто ничем среди других не выделялся.

И подобный расклад, кроме как глубочайшего презрения, больше ничего не вызывал. В отличие от них, я не мог терпеть, когда об меня кто-то вытирает ноги. По возможности, я всегда пытался отстаивать свои права. А эти пусть и дальше себе вымученно улыбаются, скрывая внутри желчь, агонию бездействия, пусть и дальше отворачиваются от того, что громко требует к себе внимания. На них мне было наплевать.

Я повернулся на бок, где простыня была чуточку прохладнее, прикрыл глаза. Боль толчкообразно о себе напоминала, окрашивая любую мысль в негативный цвет. Поворочавшись несколько минут, я снова открыл глаза. Желваки на скулах медленно вздувались, верхняя губа гневно приподнималась. Все же терпеть такую наглость я не мог, просто из принципа.

Прислушавшись к рапорту своих алиеноцептивных впечатлений, я подсчитал компанию из трех местных аборигенов, судя по всему, жильцов выстроившихся вокруг моего дома бараков. Они что-то пьяно горланили, то и дело взревывая от смеха. Сидели они в детской песочнице, потягивая время от времени этиловую амброзию, запах которой поднимался чуть ли не до моего окна. Между ними стоял потрепанный временем и грубым обращением радиоприемник, колесико громкости которого было выкручено на максимум.

Раздался короткий и жалкий треск корпуса радиоприемника. Под ошалевшими взглядами этих люмпенов источник их веселья в один миг скорчился в бесполезный комок пластмассы.

Изумленный лепет между ними довольно быстро перерос в дискуссию на повышенных тонах. Вскоре они начали друг на друга пьяно орать с такой силой, что отдельные фразы умудрялись долететь до моего этажа в отчетливо сохранившемся виде.

Проведя связь между обрывками их бессвязных воплей, я пришел к выводу, что один из них подозревает в скоропостижной кончине радиоприемника другого. Подозрение обосновывалось тем, что на момент произошедшего в динамиках играла песня некоего вокалиста, охарактеризованного как «патлатый».

А так как один из компании имел ярко выраженную и неоднократно демонстрируемую своим товарищам неприязнь к мужчинам, чья длина волос на голове позволяла сообразить хоть какую-нибудь укладку, то поиск виновного закончился, толком не начавшись – вердикт расследователя был бурно одобрен и уверенно подтвержден третьим свидетелем.