Субъект. Часть вторая

Не выигрывать конфликт, а пресекать. Заранее обходить стороной. Вот что было истинным залогом выживания. Даже самые сильные и нечеловечески выносливые особи рано или поздно погибали из-за несуразной чепухи. Они пренебрегали разрастанием маленькой, некротизированной язвы, давились косточкой, глотая ее лежа на спине, не придавали значения характерным шорохам в кустах или ели соблазнительной расцветки ягоды, от которых накануне, прямо на их глазах, уходили в страну вечных сновидений их сородичи.

Авторитетом в этом мире по-настоящему пользовались лишь те, чей мозг располагал библиотекой усвоенных по жизни знаний. Знания – это сила. Знания – это рефлекс, что срабатывает на призрак раздражителя, оставшегося в прошлом. Знания – это способ умирать и воскрешаться, терять и обретать заново, ошибаться и тут же пробовать снова, пока не найдется единственно верный вариант – и все это не сходя с места, не выходя за пределы головы, пренебрегая реальным ритмом времени.

Но, как и все мощное и превосходящее над остальным, подобная находка эволюции была опасной в обращении. Сам принцип использования и наращивания знаний предполагал риск – небольшую вероятность ухода в сингулярность бездействия, что обусловливалась бы осознанием тщетности и бренности существования и, как следствие, бессмысленностью в борьбе за поддержание жизни. А это напрямую противоречило всем первопричинам, ради которых, собственно, эволюция и трудилась не покладая рук.

А с такими способностями, как у меня, знания для полноценной жизни теперь уже не пригодятся. Ведь нужны они, чтобы безошибочно подстраиваться под правила окружающей среды. А к чему мне знания теперь, когда она отныне сама под меня подстраивается? И потому возникал вопрос – не наступит ли однажды день, когда я не смогу понять, что… он наступил? Не исчезнет ли самосознание за ненадобностью?

И вообще, чем теперь займется нервная система, если ее основная функция – приспособление – утеряла всякий смысл?

Ведь то, к чему она должна была приспособляться, теперь стало частью ее самой – окружающее пространство теперь работало во благо моего организма: предоставляло мне лучшие смеси газов для дыхания, поддерживало комфортную температуру и атмосферное давление вокруг меня; оно отказывалось проводить через себя неприятные мне звуки и, в то же время, выступало посредником для транспортировки поддерживающих во мне энергию веществ.

Что она будет делать теперь? – размышлял я и тут же понял. Жить.

Как и раньше, она будет жить и поддерживать непрерывность моего биоритма. Но теперь уже более действенным путем, не дожидаясь моего одобрения свыше. Энергетическое сырье в меня поступает прямо из воздуха, болезнетворные бактерии и вирусы наверняка выветриваются из меня и без старания иммунной системы – разве что она участвует в их поиске и опознании. Да даже само сердце, в случае чего, мне под силу заставить сокращаться его вручную…

Да и так уж ли мне нужна была отныне кровь?.. Ведь она тоже посредник. В какой-то мере я, получается, бессмертный…

Но только до тех пор, пока сохраняется активность и функциональность желеобразного вещества. А себя оно в обиду не даст точно…

В дверь коротко постучали. Вынырнув из своих раздумий, я прокашлялся:

– Кхм-кхм, да? Входи.

– Доброе утро, – бодрым голосом оповестил сосед, – как спалось?

– Не очень, – вспомнил я потасовку под окном, – утром какие-то люди шумели, мешали спать.

Его лицо потемнело.

– Там кто-то кого-то ткнул ножом. Наряд полицейских приезжал, скорая помощь. Они не особо торопились с пострадавшим. Видимо, спешить уже было некуда.

Я промолчал.

– Всякое бывает, в общем, – по-философски шмыгнув, произнес он. Однако через мгновение на его лицо уже вернулась позитивная улыбка, – но ты, смотрю, крепишься. Может, ты и прав, и медпомощь тебе в самом деле не понадобится.

Шагнув к выставленным на полу продуктам, он наклонился к говяжьей вырезке. Или, точнее, к тому, что от нее осталось – от прикосновения к ней пальцем посыпалась какая-то труха, сам кусок выглядел мумифицировавшимся, потускневшего оттенка. Ко всему прочему, он еще и ничем не пах, ведь там ничего не осталось даже для бактерий, чтобы было чему гнить и разлагаться от их активности.

Курица же больше походила на муляж самой себя – поделка двадцатилетней давности, не встряхиваемая ни разу с самого момента производства. В банке от протеина была пыль. Невесомая и развевающаяся с зачерпнувшей ее ладони. Пластиковые коробочки с хондроитином и глюкозамином весить стали на порядок легче.

– Что здесь произошло? – медленно протянул сосед.

Я мотнул головой.

– Диссимиляция.

– Ясно, – не стал уточнять он. С немым ошеломлением сосед принес мусорный пакет и стал сгребать в него испортившуюся пищу. Напоследок он шагнул к моей кровати с непонятной, загадочной улыбкой и, пошарив под ней, нащупал принесенную им накануне специализированную емкость.