Субмарин

– А Всегда-Смеется теперь действительно зовут Больше-не-Смеется? – растерянно спрашиваю я ее. – Или как это теперь должно быть?

Она пожимает плечами.

– Пока да. Но когда-нибудь она снова сможет смеяться, и тогда получит новое имя.

– Ты тоже когда-нибудь получала новое имя?

Она смеется.

– Нет, меня всю жизнь так зовут. – Она смотрит на меня, проводит рукой по покрытой волосами полосе, которая проходит через ее живот от пупка почти до нижнего ребра. – Это имя напрашивается само собой. Я же говорю, мне просто везет.

После этого она оставляет меня и бросается в погоню за своим сыном, который опять начал озорничать и докучать окружающим. А я остаюсь наедине со своими мыслями.

Вскоре после этого мы впервые устраиваем привал. В этот день нам еще не раз приходится останавливаться. И всякий раз охотники отправляются за рыбой. Если им не повезет, мы будем есть одни водоросли.

Иногда мы ведем себя как в начале, когда я только появилась в племени: мы едим и разговариваем, дети играют, взрослым то и дело приходится делать им замечания, жизнь кажется легкой и радостной. Но даже в эти моменты я больше не могу смотреть на субмаринов теми же глазами, что и раньше.

Я наблюдаю, как охотник, поймавший рыбу, разделывает ее и раздает остальным. Он делает это ножом, который подарила ему я, или же он сам смастерил этот нож из ржавого куска железа, бывшей консервной банки или куска обшивки затонувшего корабля. И я думаю о том, что субмарины всегда будут зависеть от помощи людей воздуха даже в таких простых вещах, как разделывание рыбы. Потому что изготавливать металлические предметы сами они не смогут никогда: для этого нужен огонь, а откуда ему взяться под водой? Единственный вариант – подводные вулканы, но усмирить их и подчинить себе пока не удалось даже инженерам на суше.

На какую жизнь обрек свои творения Ён Мо Ким? Ему удалось совершить чудо генной инженерии, но с заселением морского дна он явно просчитался. Вот какие мысли занимают меня, пока мы плывем на запад. Я бы и рада была избавиться от них, но не могу.

Вечером нам везет, мы находим место, пригодное для стоянки. Все вымотаны, даже Послушный-Послушный, и мы сразу ложимся спать, хотя еще не совсем стемнело. Я засыпаю прежде, чем успеваю толком улечься, моя последняя мысль – надежда, что ночью нас не разбудят подводные лодки и взрывы.

И мои надежды оправдываются. Подлодка не приплывает, нигде ничего не гремит. И все же, когда я просыпаюсь, вокруг меня царит беспокойство.

– Что случилось? – сонно спрашиваю я.

– Ночью умерла Белый-Глаз, – отвечает мне кто-то.

У меня внутри всё сжимается. Да, конечно, ей было много лет, и она получила тяжелые ожоги, но всё же… Еще одна смерть. Мне начинает казаться, что нас преследует злой рок.

Мы все собираемся вокруг лагеря, который мы накануне разбили специально для нее, потому что она из-за своих ран не могла спать со всеми остальными. Мертвой она кажется меньше, чем была. Ее глаза закрыты, похоже, она умерла не мучаясь. На лице застыло спокойствие, оно даже излучает какую-то уверенность.

Кто-то задает тон, низкий, скорбный звук, к которому один за другим присоединяются все остальные. На этот раз нет никого, кому нужно было бы прокричать свою боль, племя ограничивается печальным Вместе-Вместе.

Я тоже звучу вместе со всеми, моя скорбь по Белый-Глаз проливается слезами. Я вспоминаю, как она расспрашивала меня, нравится ли мне в ее племени, как она говорила мне, что мне здесь рады. Вспоминаю ее благословение перед тем, как мы с Плавает-Вместе отправились к Серым Всадникам, и от этих мыслей в моем голосе звучит еще больше скорби.

Странным образом горевание по Белый-Глаз пробуждает во мне мысли о Шесть-Пальцев. Я вспоминаю наши поцелуи, такие горячие, что мне казалось, наши два тела сливаются в одно. По крайней мере на один сладкий миг. Но потом он возвел между нами стену, и я так и не смогла понять почему, а он не потрудился мне объяснить.

А теперь его нет, возможно, он мертв. Я пою для Белый-Глаз, но горюю по Шесть-Пальцев. По нему и по тому, что могло бы случиться между нами.

Но вот Вместе-Вместе заканчивается полной спокойствия тишиной.

Какое-то время никто не шевелится, но потом круг наполняется движением. Все ведут себя так, словно точно знают, что теперь надлежит делать.

Но прежде чем я успеваю кого-нибудь спросить, рядом со мной оказывается Больше-не-Смеется и заключает меня в объятья, долгие и крепкие. Я так обескуражена, что в первый миг даже никак не реагирую. А потом тоже обнимаю ее.