Суданская трагедия любви

Под разговоры меня клонит в сон. Сестра приносит таблетки, и говорит, что, поскольку я могу ходить, то вечернюю порцию возьму сам на столике в коридоре, где будут пробирки с написанной моей фамилией, в которой будут таблетки. Принимаю порцию лекарств и засыпаю. На обед не иду. Просыпаюсь, когда звучит трескучий сигнал звонка на ужин. Выхожу в коридор. Вижу, как больные в домашних халатах, спортивных костюмах, платьях и кофточках, а кто-то почти раздет с висящими на груди или боку мешками, наполненными мочой, в руках ложки, вилки и кружки, ринулись в столовую.

Я не тороплюсь в очередь, а иду в свою палату съесть для аппетита пару помидор. Через десять минут вхожу в обеденный зал, вижу его почти пустым. Моё удивление тут же перерастает в изумление, буквально взрывающееся негодованием, поскольку из раздаточного окна слышится громкая брань в мой адрес по поводу того, что я шляюсь неизвестно где, а гоняться за мной никто не собирается, тогда как все должны быстро поесть и убираться, ибо раздатчице (а ругается именно она – женщина солидного телосложения и не менее солидного возраста) некогда.

Сдерживая своё возмущение, я интересуюсь, почему дама разговаривает со мной таким тоном, словно я нахожусь в тюрьме, отбывая наказание за провинность перед обществом. На всякий случай сообщаю женщине, продолжающей кричать и буквально швыряющей мне тарелку с едой, что я как журналист очень интересуюсь культурой обслуживания в больнице. Слово «журналист» производит некоторый эффект: раздатчица снижает тональность речи, бормочет что-то близкое к «извините», и вспоминает, что не положила мне на тарелку печенье.

Я уж не говорю о том, что в обеденном зале стоят столы непокрытые скатертями. Не замечаю того, что на столах отсутствуют общепринятые приборы: соль, перец, горчица банальные салфетки. Этого, как я понимаю, бюджет больницы не предусматривал. Но разговор. Внимательное отношение к больным, нервы которых расстроены уже самой болезнью, мне думается должно быть всегда, на любом этапе лечения.

– Поймите, – объясняю ей я, – что в больницу люди попадают отнюдь не по своей воле, и их успешное лечение зависит не только от врачей, но и от доброго отношения всего остального обслуживающего персонала.

Не уверен в том, что моя нотация изменит её поведение, к которому она, несомненно, привыкла, но передо мной она извиняется.

Величина порции меня тоже удивляет. Она настолько маленькая, что ею впору кормить только котят. Решаю заняться вопросом питания больных утром.

По моему новому мобильнику могу звонить только домой, так как не помню ни одного номера телефона киевских старых друзей. Они все у меня были в потерявшемся мобильном телефоне. Отец сообщает, что найти, куда отвезли Евгения Фёдоровича, пока не удаётся. Больниц в Киеве много, как и станций скорой помощи. Он пытался узнать по фамилии Березин. Но в больницах отвечали, что такой пациент к ним не поступал.

Со страховкой обстановка лучше. Страховой агент обещает приехать завтра и составить акт. Уже хорошо.

В палату входит Роберт, отсутствовавший почти весь день. Он весь светится радостью. Не снимая костюма, не переодеваясь, он подходит к каждому больному и показывает раскрытую ладонь, В ней лежат маленькие камешки.

– Вот, – говорит он восторженно, – это камни, которые были в моих почках. Теперь мне не нужно делать операцию, как мне предлагали здесь врачи. Я пошёл к знаменитому профессору нашей армянской диаспоры, и он мне помог, как армянину. Он сказал, что можно обойтись без операции. Дал выпить лекарство, и камни сами вышли. Вот они.

Роберт скачет от радости. Завтра он выпишется из больницы. Это, конечно, интересно, я радуюсь за него, но меня сейчас волнуют другие проблемы.

Разговариваю по скайпу с Халимой и её мамой. Обрисовываю обстановку. Говорю, что Евгения Фёдоровича рядом нет, но он будет.

После этого долго не могу уснуть. Передо мной всё время стоят огромные голубые глаза моей любимой. Я ощущаю нежное прикосновение её щеки к моей, скольжение волос по моему лицу, слышу ласковые слова «Ты мой хороший. Лублу тебя».

Утром нахожу заведующего отделением и высказываю своё недоумение порядком кормления.

Услышав, что я журналист, он вежливо спрашивает, глядя на мою левую руку на привязи и забинтованную грудь, не будет ли мне трудно написать обо всём письменно Я соглашаюсь и пишу, рассказав о грубости, и предложив вывесить расписание завтраков, обедов и ужинов, дабы больные заранее могли планировать своё время, и вывешивать меню-раскладку, чтобы больные знали их рацион питания. Не могу обойти молчанием и утренний разговор с раздатчицей завтрака, когда заметил, что некоторые больные возвращают варёные яйца.

Спрашиваю:

– Почему вы даёте тухлые яйца?

– Я не знала, что мне дали.

– Но теперь вы знаете и продолжаете их давать больным людям.

– Я сказала женщине, что яйца тухлые и спросила, будет ли она брать. Она взяла.

– Но вы не имеете права давать испорченную пищу.

– Это надо обращаться не ко мне.