Суданская трагедия любви

– Песчаная буря. Она идёт с пустыни Сахара. Сейчас песок будет везде.

Тёмная туча захватывает всё небо. Мы едем снова на набережную Голубого Нила, на которой находятся все министерства. Я успеваю войти в здание до того, как масса пыли обрушивается на город. Теперь потемнело всё вокруг. В помещениях, несмотря на утреннее время, включается свет. Все окна плотно закрываются. Но песок очень мелкий и проникает в незаметные щели. Вскоре начинаешь ощущать песчинки в воздухе, на зубах.

– Хабуб, – говорит заместитель министра, который согласился встретиться со мной. – Вам не повезло.

– Может, наоборот, повезло, – смеюсь я, – надо же всё увидеть. Я с пыльными бурями знаком только по описаниям.

– Да, может быть. Но вообще явление неприятное. Главное, что от него нет защиты. Однако обещают, что он скоро кончится.

Мы усаживаемся в кресла. Мой собеседник среднего роста, худощав, одет по-европейски в блестящий серый костюм и белую рубашку с золотыми запонками. Чёрный галстук прикреплён к рубашке золотым зажимом и подчёркивает официальность обстановки, вполне соответствуя чёрным курчавым волосам. Цвет кожи лица слегка каштановый. Короткие усики обрамляют полные губы. Подбородок оканчивается короткой редкой бородкой, расходящейся слегка к скулам. На глазах очки в тонкой золотой оправе. На обеих руках по золотому перстню. Часы, очевидно, тоже золотые, но пока не видны под рукавом пиджака. Человек явно не из бедных, что сразу бросается в глаза.

Достаю из дипломата две большие матрёшки, два сувенирных самовара и бутылку Смирновской водки. Протягиваю и говорю, что привёз из Москвы сувениры, которые хочу подарить ему и министру. Официальное лицо расплывается в улыбке, принимая дары, ставит сувениры тут же на видное место у себя на рабочем столе, пряча бутылку водки в стол. Предлагаю открыть одну матрёшку. Замминистра не понимает. Тогда я поднимаюсь с кресла, подхожу и раскрываю матрёшку, показывая, что в ней находится другая. Он искренне удивлён, когда я проделываю это несколько раз, пока не показывается самая маленькая матрёшечка. Все они, мал мала меньше, выстраиваются в ряд на столе. Мы смеёмся и усаживаемся снова в кресла.

Я достаю из дипломата диктофон, спрашиваю можно ли записать разговор. Замминистра, подумав, кивает головой. Начинаем беседу. Я задаю вопросы, он неторопливо и пространно отвечает о положении Судана, перспективах его развития, о связях севера с югом, об их сотрудничестве так, словно это одна страна. Я уточняю, что в 2011 году произошло разделение Судана на два государства.

– Да, – соглашается замминистра, – но это временно. По сути, мы одно государство Судан.

Тут хозяин положения решил показать, что он действительно хозяин, и спросил:

– А не перекусить ли нам? Мы уже провели достаточно много времени, чтобы проголодаться.

Я говорю, что завтракал.

– Ну, когда это было? Да мы немного поедим.

Не замечаю, какой был подан сигнал, но в комнату входит служитель, худенький негр в голубоватой джелобии. Замминистра что-то говорит на арабском языке. Тот уходит. Я не успеваю сориентироваться для нового вопроса, как в комнату вносится поднос, и на столике, за которым мы сидим, появляются бутылка виски, бутылка содовой, бокалы, чашки, кофейник, сахар, тарелка с красной рыбой, пиала с маслом, пиала с овощным салатом, ломтики хлеба, вилки, ножи, чайные ложки. На подносе всё было накрыто салфеткой, видимо, чтобы на пищу и в посуду не оседала пыль.

Министерский чиновник открывает бутылку, разливает виски понемногу в бокалы, спрашивает:

– Разбавить?

Я соглашаюсь, и в мой бокал наливается содовая вода. Себе министерский работник разбавлять виски не стал. Мы намазываем масло на хлеб, кладём ломтики рыбы и чокаемся бокалами, говоря:

– За дружбу!

Кондиционер под потолком жужжит, а гудение ветра за окном прекратилось. Очевидно, хабуб прошёл. Пьём виски, доедаем салат, переходим к кофе. Говорим уже на бытовые темы. Я сообщаю, что собираюсь завтра лететь в Джубу, так как задание редакции у меня связано с югом Судана.

Мой собеседник немного хмурится.

– Да, я знаю, что у вашего коллеги проблемы. Он сначала сказал, что это ваш груз, о котором он ничего не знал. Но ему никто не поверил и он сознался, что соврал. Так что мы не стали вас привлекать. Не хотим портить отношения с прессой.

Меня поразило, что мы, можно сказать, целый час сидели, разговаривали, чиновник давал мне интервью и ничего не говорил про Ашота, о котором уже, оказывается, всё знал, как знал и обо мне, но дипломатично молчал. Я был в шоке, хотя, конечно, мне следовало догадаться, что Ашот наделал шума, и уж где-где, а в министерстве иностранных дел о нём должны были узнать в первую очередь.

– Прошу прощения, – говорю я, – за то, что произошло в аэропорту. Меня самого это поразило. Я впервые вижу, чтобы русские провозили контрабандный товар.