Судьба российских принцесс. От царевны Софьи до великой княжны Анастасии

«Пока я жив, не допущу я этого безобразия на святой Руси. Я слишком глубоко убежден в безобразии представительского выборного начала, как оно существует во всей Европе», — писал о парламенте Александр III Победоносцеву вскоре после убийства Александра II.

Своим указом, тут же прозванным «Указом о кухаркиных детях», Александр запретил поступать в гимназии, а значит и в университеты, не только крестьянам, но и городскому простонародью. Таким образом он надеялся избежать смуты и брожения в народе, не позволить молодым, амбициозным людям «подлого» происхождения тешить себя либеральными идеями. Одновременно в 1884 году принят новый университетский устав, значительно урезавший автономию университетов.

Многие из современников считали, что перед смертью в Ливадии Александр напомнил своему сыну о судьбе деда, убитого революционерами, и заклинал не следовать советам, «так называемого «передового общества», зараженного либеральными идеями Запада», а придерживаться принципов «исконной русской власти», охранять самодержавие, избегать войн, покровительствовать Церкви. Конечно, никто не мог точно знать, о чем разговаривали отец и сын наедине, но, зная характер и взгляды Александра, помня решения и законы, которые он принимал, не трудно догадаться, что он мог бы посоветовать сыну.

А сын был в смятении. «Голова кругом идет, верить не хочется, кажется до того неправдоподобной ужасная действительность», — записывает он в своем дневнике в день смерти Александра.

«Даже Алики не могла его успокоить, — вспоминает великая княгиня Ольга. — Он был в отчаянии. Он то и дело повторял, что не знает, что будет с нами, что он совершенно не подготовлен управлять Империей. Даже будучи подростком, я инстинктивно понимала, что одной чувствительности и доброты недостаточно, чтобы быть монархом. И в этой неподготовленности Ники был совершенно неповинен. Он был наделен умом, искренне религиозен и мужествен, но был совершенным новичком в делах управления. Ники получил военное образование. Его следовало подготовить к карьере государственного деятеля, но никто этого не сделал».

Вот уже царская семья вернулась в Москву. «Утром встал с ужасными эмоциями, — записывает Николай в своем дневнике, — т. к. в 9³

/₄, идя с Мама в Архангельский соб<ор> через залы, должен был сказать несколько слов собравшимся сословиям в Георг<иевской> зале. Это сошло, слава Богу, благополучно! После литии гроб вынесли и поставили на колесницу, и мы снова тронулись тою же дорогою к станции». И последняя запись в этом году: «Тяжело было стоять в церкви при мысли о той, страшной перемене, которая случилась в этом году. Но уповая на Бога, я без страха смотрю на наступающий год — потому что для меня худшее уже случилось, именно то, чего я так боялся всю жизнь!»

Великая княгиня Ольга считала, что во всем был виноват Александр, не допускавший сына к политическим делам и не желавший портить отношения в семье политическими разногласиями. Но в конце концов это было не так уж важно. Мир менялся все стремительнее, и будь даже Николай готов к тому, чтобы продолжать политику Александра, это могло бы закончиться еще большей катастрофой. Александр всю жизнь упорно сдерживал те силы, которые хотели перемен. Его политические решения построили перед ними множество плотин, которые казались надежными. Но в том-то и свойство плотины, что она заставляет воду накапливаться и накапливать страшную энергию, и в итоге вода или перехлестывает через край, или разрушает плотину.

* * *

Александр Александрович был настоящий «хозяин земли Русской», или, как сказали бы в другую эпоху, «хороший хозяйственник». При нем значительно укрепились промышленность и банковская система, расцвела торговля, бюджет страны перестал быть дефицитным. Построена Транссибирская магистраль — уникальный по сложности проект, который называли «вторым покорением Сибири». Но бурно развивающейся промышленности и торговле вскоре стало тесно в рамках того сословного общества, которое всеми силами поддерживал Александр, а люди, почувствовавшие свою силу и значимость, уже не хотели да, в общем, и не могли жить по-старому.