Судьба российских принцесс. От царевны Софьи до великой княжны Анастасии

Но когда великому князю Михаилу Павловичу привили оспу, всех детей, не получивших прививки, приказано было удалить из дворца, как это было заведено еще при Екатерине. Великой княгине было объявлено, что она должна на время расстаться с дочерью, которую на шесть недель перевезут на жительство в Мраморный дворец. «Великой княгине казалось невозможным подчиниться этому решению. Отнять у нее дитя, значило отнять все ее счастье, — рассказывает Варвара Голицына. — В присутствии графини Пален она высказала свое горе, и та, будучи сама матерью и к тому же нежной матерью многочисленного семейства, приняла в ней, по-видимому, живейшее участие.

— Почему бы вам, — говорила она великой княгине, — не переселиться самой с вашей дочкой?

Я объявила бы на вашем месте, что никто не смеет разлучить меня с нею и испросила у императора позволение тоже переехать в Мраморный дворец.

Великая княгиня, зная непреклонность императрицы относительно этикета и никогда не рассчитывая на снисхождение к своим желаниям, не решалась обращаться с просьбой, неслыханной в летописях двора. Однако, ободренная графиней Пален и ощущая ее поддержку, все же рискнула. Сперва ее просьбу действительно сочли за сумасбродство. Императрица долго не соглашалась, но в конце концов уступила доводам и настоятельным просьбам графини Пален, говорившей с нею с большей смелостью, чем могла это сделать великая княгиня, и обещала переговорить о том с императором, «который, вероятно, — сказала она, — откажет мне в моем безрассудстве». Однако император охотно согласился на эту просьбу. Графиня Пален торжествовала и радовалась счастью великой княгини, которая с этой минуты привязалась к ней и сохранила неизгладимое воспоминание об оказанной ей услуге».

К сожалению, меленькая принцесса прожила только год и один месяц: она умерла 27 июля 1800 года. Ее тело забальзамировали и похоронили в монастыре Александра Невского. Елизавета словно окаменела от горя. «Она почти не плакала, что очень беспокоило государя, который выказал при этом случае теплое участие к своей невестке», — записывает Варвара Голицына. Самому императору оставалось жить меньше года.

* * *

Дурные предчувствия и слухи носились в воздухе, и это не ускользнуло от детей императора.

«Однажды вечером, — пишет Николай Павлович, — был концерт в большой столовой; мы находились у матушки; мой отец уже ушел, и мы смотрели в замочную скважину, потом поднялись к себе и принялись за обычные игры. Михаил, которому было тогда три года, играл в углу один в стороне от нас; англичанки, удивленные тем, что он не принимает участия в наших играх, обратили на это внимание и задали ему вопрос: что он делает? Он, не колеблясь, отвечал: «Я хороню своего отца!» Как ни малозначащи должны были казаться такие слова в устах ребенка, они тем не менее испугали нянек. Ему, само собою разумеется, запретили эту игру, но он тем не менее продолжал ее, заменяя слово отец — семеновским гренадером. На следующее утро моего отца не стало. То, что я здесь говорю, есть действительный факт».

Но если малыши могли только воображать себе ужасы, то старшие сыновья и их жены, вероятно, знали о готовящемся заговоре и молча соглашались с ним. Возможно, именно поэтому, когда Александру доложили о смерти отца, его охватила оторопь. Один из заговорщиков, Беннигсен, вспоминает: «Император Александр предавался в своих покоях отчаянию, довольно натуральному, но неуместному. Пален, встревоженный образом действия гвардии, приходит за ним, грубо хватает за руку и говорит: «Будет ребячиться! Идите царствовать, покажитесь гвардии»».

Елизавета умоляла мужа приободриться, смотреть на свою власть как на искупленье и посвятить себя всецело счастью своего народа. Новый император, которого успокаивала и поддерживала жена, все же нашел в себе силы показаться перед полками. Он сказал: «Батюшка скончался апоплексическим ударом, все при мне будет, как при бабушке». Его приветствовали криками «Ура!».

Спустя два дня Елизавета написала большое письмо матери, в котором подробно описывает трагедию, разыгравшуюся в Михайловском замке.

«Петербург 13 (25) марта 1801.

Дорогая матушка! Начинаю свое письмо, хотя, наверное, еще не знаю, скоро ли оно пойдет.

Сделаю все, что возможно, чтобы отправить к Вам эстафету сегодня вечером; очень боюсь, как бы Вы не узнали об этом событии раньше, чем получите мое письмо, и знаю, как Вы будете тревожиться.

Теперь все спокойно, ночь же с третьего дня на вчера была ужасна. Случилось то, что можно было давно ожидать: произведен переворот, руководимый гвардией, т. е. вернее офицерами гвардии. В полночь они проникли к Государю в Михайловский дворец, а когда толпа вышла из его покоев, его уже не было в живых. Уверяют, будто от испуга с ним сделался удар; но есть признаки преступления, от которого все мало-мальские чувствительные души содрогаются; в моей же душе это никогда не изгладится.