Суровые дни

Пожилой, небольшого роста, с лицом смуглым, как у святых на рублевских иконах, человек властный и крутой, он занимался не только церковными делами. Пользуясь авторитетом среди верующих, почитавших его за страстные проповеди и благочестие, архиерей всемерно старался опорочить власть Советов. Но если раньше делал он это осторожно, исподволь, намеками, иносказательными примерами из Ветхого завета, то ныне повел себя гораздо смелее.

К этому дому, спрашивая у встречных старушек дорогу, и шел с вокзала человек в бекеше.

Дойдя до соборной площади, настороженно и внимательно осмотрелся и только потом направился к каменным воротам.

В личных покоях благочинного жарко. После улицы ударил в голову приторный аромат церковных благовоний. Человек в бекеше распорол подкладку пиджака и вынул оттуда свернутую трубочкой папиросную бумагу. Благочинный, прочитав, порвал ее на мелкие клочки.

— Чем могу быть полезен, полковник?

— Ваше преосвященство, мне надо устроиться на работу и установить контакт с нужными людьми.

Благочинный мысленно перебирал знакомые фамилии, решая, к кому лучше обратиться, чтобы наивыгоднее для дела пристроить полковника.

Рекомендация «Комитета спасения России» обрадовала духовного пастыря. Приехал человек, имеющий опыт борьбы с большевиками. Это сейчас очень ценно.

— Что вы скажете, полковник, о скромном месте в управлении казенного завода?

И благочинный рассказал полковнику Елистратову, что ставка заговорщиков на восстание в рабочем поселке оказалась битой. Правда, рабочих удалось толкнуть на забастовку. Но уже буквально на второй день в их настроении наступил перелом. Первым возобновил работу кузнечно-котельный, потом чугунолитейный цех, а через четверо суток работал весь завод. Чека арестовала главарей подготовляемого восстания.

— Упокой, господи, души убиенных рабов твоих!

Благочинный истово перекрестился и ближе подвинул к полковнику свое кресло.

— Получена секретная инструкция из Екатеринбурга. От важной особы, пожелавшей скрыть подлинное имя за вымышленным — Дядюшка.

— Дядюшка! — живо воскликнул полковник.

— Вам оно известно?

— Да.

— Теперь насчет контакта. Сегодня вечером у доктора Любашова собираются его близкие друзья, — благочинный улыбнулся, — поиграть в преферанс. Я предупрежу их о вашем приходе.

Сказать, что Никтопалион Аркадьевич Любашов играл в преферанс, слишком мало. Это была страсть! Никтопалион Аркадьевич по субботним вечерам собирал таких же, как он, испытанных преферансистов. В хозяйском кабинете их ждал раздвинутый ломберный столик с идеально расчерченным зеленым сукном, две новые, нераспечатанные колоды карт и отточенные мелки.

Играли всю ночь. На письменном столе стоял вместительный графин, чтобы, не прерывая игры, выпить рюмку водки и закусить маринованными грибами.

Тасовал ли Никтопалион Аркадьевич колоду, решал ли остановиться на «семи без козыря» или торговаться дальше, — он священнодействовал, не допуская горячности азарта и дилетантизма, а особенно разговоров, не касающихся непосредственно самой игры.

Подобного же жреческого отношения Никтопалион Аркадьевич требовал от партнеров, которых выбирал крайне придирчиво. И казалось: установленный годами ритуал нерушим. Но случилось иначе.

Февральскую революцию, свергнувшую царизм, Любашов как истый либерал встретил восторженно, но привычный порядок, царивший во время преферанса, нарушился. Началось с графина: прозрачную «смирновскую» сменила мутная самогонка. Потом не оказалось новых колод — и впервые пришлось играть старыми картами. Во время игры в торжественную тишину врывались посторонние разговоры; и даже сам Никтопалион Аркадьевич обсуждал политические события! Как грозное предзнаменование надвигающихся бурь, воспринял Никтопалион Аркадьевич внезапный отъезд в Сибирь одного из старейших партнеров — Дикопольского. «Крысы бегут с тонущего корабля», — мрачно подумал он и стал искать среди знакомых четвертого игрока.

Но страшная катастрофа разразилась, когда к власти пришли большевики. В банке реквизировали частные вклады, и доктор Любашов потерял сорок тысяч! Было отчего возненавидеть «грабителей-товарищей» и их совдепы! А тут, вдобавок, сократилась обширная врачебная практика. Большинство богатых пациентов спешно покинули город, устремившись во Владивосток, а оттуда в Японию или Америку.

Среди немногих оставшихся был благочинный. Любашов навещал его регулярно. И если Никтопалион Аркадьевич как опытный терапевт умело лечил старческие недуги, то духовный отец не менее успешно врачевал душевные раны Любашова, внушая, что священный долг истого христианина бороться с исчадием сатанинским — Лениным и его слугами.

Так Никтопалион Аркадьевич стал участником контрреволюционного заговора. Теперь в его врачебном кабинете велась другая, запретная игра, более волнующая, чем академический преферанс, игра, ставка которой — власть.