Суровые дни

Лохвицкий крайне огорчился. Но старая привычка к дисциплине взяла верх. Он готовился отойти так, чтобы белые не сразу заметили. Для этого надо оставить небольшой заслон, которому надлежало выполнить ту же задачу, какую выполнял полк, обеспечивая отход дивизии.

Но кому из командиров доверить такое дело?

Разрешить сложный вопрос снова помог Ференц Габор. Он попросил оставить его батальон. Лохвицкий никак не ожидал такой просьбы. Присматриваясь к людям разных национальностей, с трудом понимавшим друг друга, Лохвицкий удивлялся: что заставляет их сражаться здесь, вдали от своей родины, своего народа? О чем думает каждый из них, лежа на холодном снегу? Какая сила объединяет в едином порыве сербов, китайцев, чехов и мадьяр, встающих во весь рост под пулеметным огнем, чтобы броситься на колчаковцев, казалось, никакого касательства к ним не имеющих? Что проходит перед их тускнеющим взором в последние минуты жизни, когда они умирают рядом с русским рабочим?

Лохвицкий смотрел на Ференца Габора. Молодое улыбающееся лицо. Черные красивые глаза, с какой-то особенной жадностью старающиеся вобрать в себя все прекрасное в окружающем мире. И никакого позерства, ухарства не ощущалось в словах Габора, доказывавшего, что прикрыть отход камышловцев надо поручить интернациональному батальону. Габор говорил спокойно и убежденно. Так говорят люди, твердо уверенные в своей правоте.

Поздно вечером, уже далеко отойдя от станции, Лохвицкий услыхал поднявшуюся в той стороне стрельбу. Это барон Редигер бросил в решающую атаку все силы, не подозревая, что разрушенные станционные здания защищает только горстка людей.

Лохвицкий, шагавший рядом с мрачно нахохлившимся Слаутиным, снял папаху и хотел перекреститься. Но… не сделал этого. И не потому, что его остановил суровый, осуждающий взгляд комиссара. Нет. Лохвицкий вдруг понял: Ференц Габор и его товарищи, принимающие сейчас последний неравный бой, знают то, что не дано пока еще знать ему, хотя за его плечами долгая честно прожитая жизнь.

И Лохвицкий решительно нахлобучил папаху.

Дела на фронте складывались для Третьей армии с каждым часом тяжелей и тяжелей.

Помимо того, что командный состав белых опытней, полки укомплектованы кадровиками, а отдельные части целиком — офицерами, решающее значение в успехах Гайды имело большее число артиллерии и, главное, боеприпасов, которыми щедро снабжали колчаковцев заморские покровители.

В губкоме заседание шло всю ночь. Обсуждались вопросы, связанные с создавшимся положением на фронте и непосредственной угрозой городу.

Под утро, по прямому проводу, запросил сводку Яков Михайлович Свердлов. Многие из присутствующих на заседании помнили товарища Андрея еще по пятому году. Как ни тяжела была тогда обстановка, какие ухищрения ни придумывали охранники и жандармы, чтобы задушить большевиков, товарищ Андрей не унывал.

Так и теперь. Переданная сводка ничего хорошего не сулила. Положение по-прежнему оставалось крайне тяжелым. Но Свердлов посоветовал не нервничать, не допускать паники, сделать все возможное, чтобы отстоять город. В то же время, не теряя головы, необходимо готовиться к худшему. Надо уже сейчас выделить опытных и надежных товарищей для организации подпольной работы и типографии. И в конце Яков Михайлович передал распоряжение товарища Ленина подготовить основное оборудование казенного завода к эвакуации.

— Враги не должны застать вас врасплох!

Когда секретарь губкома читал эти слова на телеграфной ленте, ему казалось: в комнате зазвучал знакомый бас председателя ВЦИКа товарища Андрея.

Секретарь видел глаза всех сидящих и, угадывая, о чем они сейчас думают, сказал дежурному телеграфисту:

— Передай в Москву. Большевики не падают духом. Заверяем Центральный Комитет: бороться будем до последнего дыхания.

Когда все разошлись, секретарь попросил Бормотова остаться. Они знали друг друга еще по Нарымской ссылке, где отбывал срок и Яков Михайлович Свердлов.

Секретарь устало закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Бормотов догадывался, о чем пойдет разговор, но не хотел начинать первым. Было тихо. Прошло несколько минут. Казалось, секретарь уснул. Но вот он пошевелился, провел ладонью по лицу, снимая усталость последних суток, когда беспрестанно мучила мысль: все ли сделано, чтобы отстоять город? Как ни трудно, но приходилось признаться самому себе: нет, не все! От этого становилось еще горше.

— Если будем уходить, некоторым придется остаться. — Секретарь посмотрел на Бормотова.

— Все ясно, Филипп. — Бормотов улыбнулся.

Секретарю вдруг вспомнилось, как ему с Бормотовым поручили готовить побег Свердлова из Колпашова.

Яков Михайлович должен был на маленькой лодке-«обласке» подняться вверх по Оби до Парабела, где они его ждали, чтобы спрятать в трюме парохода, направлявшегося в Тобольск. Вместе со Свердловым бежал еще один ссыльный, умевший отлично грести. А погода, как назло, испортилась. Задул свирепый ветер. Одна на другую набегали тяжелые пенистые волны.