Суровые дни

Человек в бекеше озабоченно покачал головой и, подняв руку к лицу, сделал движение, каким обычно разглаживают усы. Сергей с тех пор, как человек в бекеше появился в вагоне, не раз замечал этот странный жест. Как видно, он раньше носил усы. Потом сбрил. А привычка осталась. Еще Сергей обратил внимание, невольно приглядываясь к соседу, — как только в вагон заходили проверять документы, зубная боль у него усиливалась. Он хватался за щеку. Нервничал. А с чего — непонятно. Искали дезертира, но человека в бекеше по возрасту это уже не касалось. В свою очередь Сергей также заинтересовал человека в бекеше. Тот исподволь присматривался к Сергею, а разговаривая, старался разузнать поподробнее, куда он едет, чем занимается.

— Ай-ай-ай! Этак, пожалуй, до Перми никогда и не доберешься! — пошутил человек в бекеше. Но чувствовалось: такая перспектива ему не улыбалась. — Пойду разузнаю. А вы, молодой человек, — обратился он к Сергею, — покараульте местечко и мешочек вещевой заодно.

Человек в бекеше, проталкиваясь, двинулся к выходу.

Сергей опять задремал.

…В госпитале, устроенном в бывшей женской гимназии, в палате, где лежал раненый Сергей, осталась классная доска. Когда Сергею разрешили вставать и ходить, опираясь на костыль, он мог часами просиживать возле этой доски, набрасывая на ней мелом различные формулы… Он иногда так увлекался, что не слышал, как дежурная сестра входила в палату звать раненых обедать… Вот и сейчас Сергей быстро-быстро писал осыпающимся мелком длинный столбец цифр.

А сестра тормошила его за плечо и почему-то мужским голосом говорила:

— Послушайте… Товарищ!.. Товарищ!!!

Сергей с трудом открыл глаза.

Человек в бекеше торопливо шептал, что вскоре отойдет на Пермь санитарный поезд. Вагоны пустые. Раненых еще нет. Он договорился с санитаром. Согласен пустить. Требует помимо денег две буханки хлеба.

— Деньги у меня есть. А с хлебом плохо. Всего полбуханки. И то черствый. А у вас, заметил случайно, в мешке хлеб. Не возражаете войти в компанию? Я — деньги, вы — буханки? Как? Согласны?

Сергей был готов отдать все, лишь бы поскорей лечь, вытянуть затекшие ноги и заснуть… Заснуть…

— Согласен!

— Тогда торопитесь!

Многие не понимали, почему Таганцев упрямо не хочет переезжать в город, а живет по-прежнему в поселке, неподалеку от завода.

— Неужели вам, Ростислав Леонидович, не надоели заводские гудки, шум и грохот? — удивлялась мадам Соловова. — Пожалейте свои нервы и нервы милейшей Варвары Лаврентьевны!

Но разве объяснишь, что именно то, что действовало на нервы другим, навсегда вошло в повседневный быт Ростислава Леонидовича. Он не представлял жизни без всего этого.

Ростислав Леонидович по давней привычке проснулся в половине шестого. Знакомый заводской гудок возвещал начало первой смены.

По своему служебному положению Таганцев мог приходить на завод к десяти, но Ростислав Леонидович любил работать в домашнем кабинете в ранние утренние часы. Голова удивительно свежая. Ее еще не утомили служебные заботы со всевозможными отчетами, совещаниями, деловыми письмами и обязательными неприятностями, большими и малыми, без которых не обходился ни один день.

Тихо выйдя из спальни, чтобы не разбудить жену, Таганцев, прежде чем пойти умыться, как всегда, задержался возле Асиной комнаты. Постоял. Прислушался. Спит…

В любое время года Ростислав Леонидович обтирался холодной водой. Потом брал чугунные гири и делал гимнастику. Поэтому, несмотря на свои пятьдесят лет, он быстро и легко двигался, был неутомимым ходоком и не расплылся, как, например, главный инженер Викентий Львович. Тому только перевалило за сорок, а пыхтит, поднимаясь на третий этаж.

Быстро позавтракав, Ростислав Леонидович засел за чертежи нового проекта.

Имея многолетний опыт, казалось, что волноваться? Это позволительно новичку, а не ему, инженеру Таганцеву. А он волнуется! Да, да. Волнуется. До сих пор не научился завидному спокойствию многих своих коллег. Каждый раз, когда он приступает к повой работе, кажется: ничего путного не получится. Все не клеится. Главная нить ускользает, и никак ее не поймаешь. Но обо всех мучениях, колебаниях, потерянных и вновь обретенных надеждах знали только жена и дочь.

Вот и сейчас два года поисков и сомнений остались позади. Можно, наконец, приступить к изготовлению опытной модели. Но вновь и вновь придирчиво, как бы посторонним глазом, проверяет Ростислав Леонидович чертежи. Нет ли какого просчета?

В кабинет заглянула Ася.

— Папа! Девять часов! Все еще отыскиваешь ошибки?

— Последний раз!

Ася засмеялась.

— Клянись.

— Клянусь!

Из дома они вышли вместе. Рядом с Ростиславом Леонидовичем, одетым в широкую меховую доху и бобровую шапку, Ася казалась еще меньше. Когда узнавали, что Ася дочь Таганцева, — не верили. Так мало она на него походила. Зато даже незнакомые люди, если видели Асю и Варвару Лаврентьевну, сразу догадывались: это мать и дочь.