Свадебный марш Мендельсона

— Возможно, Всеволод Анисимович. Но он до сих пор путает Демьяна Бедного с Федором Гладковым. И считает, что Серафимович и Станюкович — это одно и то же лицо.

— Семья, голубушка, семья. Нездоровое окружение. Отец пьет, мать… Впрочем, вы знаете не хуже меня. Приходится быть терпимым.

Хмурое лицо и вдруг этот смех. Я никак не могла нащупать тон, в котором следовало вести разговор.

Опустила глаза, увидела свои руки, удачный маникюр и сразу успокоилась.

— На нет, Всеволод Анисимович, и суда нет!

— Как знать, Виктория Андреевна. Жизнь не может остановиться, если мы даже очень-очень пожелаем этого. Не может.

— Полагаю, моя работа не тормозит жизнь.

— Ваша — нет. Но есть люди, которые не хотят понять столь простой истины. Время рационально. Разве тот же Рюхин не может стать прекрасным рабочим? Ваше желание воспитать из него Вольтера неоправданно. Это не произойдет ни через год, ни через два. Даже если Демьян Бедный в его понимании займет свое место в литературе. Такова жизнь, Виктория Андреевна. — Директор кашлянул. — Современная жизнь. Ну да бог с ним, с Рюхиным. Новое время, новые люди, новые идеи. Буду с вами откровенен. Намерен вас рекомендовать на пост заведующего учебной частью.

В груди что-то оборвалось, почувствовала, как холодеют виски. Прямо перед глазами расплывчатое, в брезгливых ужимках лицо деда. «Разумный человек вынашивает реформы, как мать дите в чреве своем — уважительно и спокойно. А мы, уважаемый Всеволод Анисимович, простите за грубое сравнение, как беспородная Каштанка, щенимся… по десятку сразу».

Я замечаю, как директор растирает занемевшую переносицу.

— Вы молоды, — говорит он. — Вас уважают учителя.

Я смотрю прямо перед собой… Новая политика, новые люди.

Школа разъезжается на каникулы. Интересно, знает ли дед об этом разговоре?

— Простите, Всеволод Анисимович. Но я не совсем понимаю вас. В школе есть заведующий учебной частью.

Лицо директора попадает в полосу света. Он согнутым пальцем трогает усы, подбородок, понимающе кивает головой.

— Я ждал подобной реакции. И могу понять вас. Дмитрий Степанович ваш учитель-наставник. Помните у Винокурова?

Учитель, научи ученика,Чтоб было, у кого потом учиться.

Все мы невечны, голубушка. Дмитрию Степановичу уже лихо за шестьдесят. Пора. Я по-доброму сожалею, Виктория Павловна, но жизнь продолжается.

Господи, как же я ненавидела себя, свою робость! Неужели так трудно сказать человеку правду? Неужели нужны какие-то особые обстоятельства, чтобы ты, я, он поступили так, как надлежит поступать всегда, в любой час? Не подумать, а сказать, не шепотом, а в полный голос. Я думала так, я возмущалась. Но все это было где-то во мне. А наяву губы бессвязно пережевывали какие-то нелепые возражения:

— Нет, нет. Я не согласна. Как же можно? При живом человеке! Он столько лет…

И вдруг неожиданно для себя:

— Его проводить надо.

Директор уже не слушал меня. Он возбужденно ходил по кабинету. То и дело задевал за кромку ковра, чертыхался, суетливо поправлял сбившийся край и снова начинал ходить.

— Эх, Виктория Андреевна! Ну конечно же надо проводить. Дмитрий Степаныч предостаточно послужил народному образованию. Каждому из нас, — директор был взволнован, — я подчеркиваю, каждому из нас этот путь, удел просветителя — немой укор. Вот что значит — отдавать себя людям. — Директор спохватился, он несколько разочарован: подобные слова, вдохновляющие и назидательные, он произносит в пустом кабинете. — Запала, настроения — всего жаль. Кстати, к вам, Виктория Андреевна, наша нижайшая просьба. Возглавьте, голубушка, комиссию по проводам. С вашей выдумкой, вашей женственностью. Вы для него как дочь, — директор вынул платок и отвернулся.

На следующий день я замоталась окончательно и деда не видела. Еще через день мне пришлось подменить его на экзаменах: дед заболел. Через неделю он пришел в школу хмурый и неразговорчивый. Мне показалось, что Дмитрий Степанович избегает меня. Я потеряла голову. Хотела заехать к нему домой. Но дед, словно догадавшись о моих намерениях, прямо в учительской сказал:

— И откуда они берутся, родственники? Понаехали — полный дом… Я и половину их в лицо не знаю.

Алла Разумовская пожала плечами:

— Не понимаю, чего ты бесишься? Дед со всеми такой.

Где-то накануне последнего экзамена дед снова слег. Директор был не в пример прежним дням очень озабочен. Он вызвал меня прямо с консультации. У него появилась нелепая привычка — во время разговора тушить свет.

— Почему все время я? Неужели у нас нет других учителей?

Директор стоит ко мне спиной. Мне хорошо видно его тугую, аккуратно выбритую шею. «Странно, — думаю я, — у него затылок беспощадного человека».

— Вы лучше других знаете его манеру. И потом… — Директор не договаривает. Нудно звонит телефон.