Свадебный марш Мендельсона

Я смутился. Вопрос показался мне нелогичным:

«Мы стали другими. Я знаю».

«Похоже на магазин».

«Что? На магазин? — я пожал плечами. — Просто мы теперь не сами по себе. Каждый отвечает за двоих».

«Как в той задачке с идеями. Мы стали богаче».

«Разумеется. Так что твои магазины тут ни при чем».

Ада кутается в халат, ходит по комнате. Пытаюсь следить за ней, неожиданно замечаю, что у меня слипаются глаза. Чертовщина какая-то, еще нет восьми. Абажур раскачивается, а вместе с ним качаются комната, стены. Торшер похож на мухомор, и тень от него то задевает дверь, то отскакивает в сторону.

«Я покупаю вещь, — говорит Ада, облизывает губы. — У всех эта вещь есть, а у меня нет. Я не нахожу себе места. Должна же я иметь эту вещь. Рыскаю по городу, расспрашиваю друзей. Все мне сочувствуют, вещь и в самом деле нужна мне позарез. Наконец все устраивается, я купила вещь».

«Теперь ты можешь успокоиться. Доказала всем, что ты не хуже других. У них есть вещь, у тебя есть вещь — все квиты».

«Да-да, — машинально соглашается Ада. — Успокоенность. Если я захочу — я все могу. Мне незачем волноваться. Нужно либо перетерпеть, либо иметь. Только тогда все будет по-старому».

— Митингуешь? — Зайцев берет Кешу за руку. — Видишь, стрижет ушами. Все слышит, стервец, а простить не желает. Ишь ты, за все время так и не повернулся. Характер показывает. Кому приятно, когда тебя по морде бьют?

— Хватит, Зайцев, и без тебя муторно. Шел бы по своим делам.

— Мои-то дела здесь. А тебе вот в изоляторе находиться не положено. Давай свой куль морковный и шагай. Из твоих рук, один черт, не возьмет. Не пропадать же добру.

Орфей слышит, как гулко отдаются Кешины шаги. Изолятор небольшой, пружина тугая, дверь хлопает отрывисто, в оконных стеклах зудящий звон.

* * *

Старый цыган изрядно занемог. Ехать к нему для повторного разговора Пантелеев раздумал. Да и улик, опираясь на которые можно было бы строить обвинение, не было. Бесследное исчезновение коня в самую слякотную пору казалось невероятным. Решил заняться шоферами, вызывал их по очереди, вслепую надеялся ухватить, нащупать самую незначительную мелочь. Шоферы были неразговорчивы, отмалчивались, их и пугало и раздражало подозрение. И хотя результаты были неутешительными, их приходилось ежедневно докладывать в район.

Василий Ферапонтович Гнедко, сероглазый майор, начальник районной милиции, после каждого доклада Пантелеева тяжелел лицом, ронял пухлые кулаки на стол, выговаривал себе за опрометчивое согласие принять район. Выговаривал принародно, не очень выбирая выражения, не очень стесняясь присутствующих:

— Це ж разве стражи закона? Вахтеры, и я при них бригадир. — Гнедко оглушительно сморкался, выкатывал глаза и начинал полным голосом читать: — «Касательно вашего запроса сообщаю: наложить на заведующего механической мастерской Гуренькова законный штраф по причине разбития им стеклянной веранды у братьев Лимоновых нет никакой возможности. Четвертого дня запил. Жена штраф заплатить отказалась наотрез. Просит дело передать в район. Мужа своего видеть не хотит, говорит: пущай срок получает и по советскому закону наказание несет…» Она к тому времени шифером хату покроет, иначе он пропьет все… Подпись: «Лисенный». Позор! — ревел Гнедко и начинал бегать по кабинету.

Пантелеев подолгу находился под впечатлением импровизированных взрывов начальства, видел взлохмаченный чуб начальника, тяжелую межбровную складку, белесо-голубые глаза, обладавшие удивительной способностью таращиться и багроветь. Пантелееву казалось, что злые слова майора имеют заданную нацеленность и хотя не касаются его впрямую, но имеют в виду все-таки его.

Вчера день начался еще несуразнее. Какой-то идиот спьяну угнал милицейский мотоцикл, а когда протрезвел, увидел, что мотоцикл с желто-синими разводами, испугался, снял фару, сигнал, сам мотоцикл загнал в овраг и там бросил. Машину обнаружили пастухи, перегонявшие скот на мясокомбинат.

Утром, когда на еженедельной планерке Гнедко докладывал о случившемся, председатель райисполкома зло хохотнул и предложил выделить милиции сторожа. Шутку оценили, и теперь на их счет упражнялось в остроумии все районное начальство. Конечно, Гнедко мог бы отшутиться: «Экая невидаль, угнали мотоцикл». Но Василий Ферапонтович смолчал, чем как бы усилил тяжесть обвинения. Ему даже хотелось, чтобы кто-то придал реплике серьезную тональность, тем самым оправдав его гнев, который он, Гнедко, непременно выплеснет на подчиненных.

После планерки секретарь райкома попросил майора остаться.

— Вы человек новый, — сказал секретарь. — По себе знаю, хочется, чтоб сразу, чтоб результат налицо. Сказал — наведу порядок, навел. А на деле… Н-да… Если нужна какая помощь, скажите. И вот еще что. Закройте вы это скандальное дело с конем. Просто диву даешься. Уже весь Ростов знает. Баку интересуется. Я не удивлюсь, если позвонят из Москвы. И всем непременно райком партии подавай.

Вы вот в это дело ввязались, кто вам мешал посоветоваться с нами? А теперь железнодорожная милиция в стороне, за все отвечаем мы.