Свадебный марш Мендельсона

Майор отключил аппарат, устало потянулся, подошел к окну. У здания молокозавода зябли маляры. Маляров двое. Третий ушел за краской. Пирамидальные тополя похожи на свечи, деревья давно облетели и сейчас уныло раскачиваются под сильным напором холодного ветра, отчего корпус молокозавода то открывается полностью, то торчит желтым углом в просвете между застывшими узловатыми стволами. «Опять ремонтируют», — мелькнуло в голове. Маляры начали нехотя натягивать испачканные известью комбинезоны. «Надо бы у Коныкова сепаратор попросить для детского садика», — без видимой связи с происходящим подумал майор, глянул на часы. Было время обеда. Гнедко полистал сводки, вынул ту, где сообщалось об ограблении универмага, перечитал.

Полтора месяца работы, и никаких следов. Судя по всему, кто-то проездом. Он уже дважды докладывал эту версию. Дважды. Возражений по существу нет, впрочем, поддержки тоже нет. А дело висит.

В дверях застыл дежурный:

— Все в сборе, товарищ майор.

— Приглашайте.

«Научитесь опираться на собственные силы». Василий Ферапонтович удачно пародировал начальство. «Актив, так сказать, наш фундамент. Без актива, общественности мы кто? Горстка сыщиков, Пинкертоны-одиночки. А с активом мы органы…» Губа смешно вывернулась, лицо стало тяжелым и насупленным. Майор круто повернулся, отвечая кивком на приветствие входящих. Сотрудники поспешно рассаживались по разные стороны длинного, похожего на эстакаду стола.

Опять замигала лампочка вызова.

ГЛАВА X

«Он думает, я ничего не вижу. Откуда такая самонадеянность? К чему-либо неприспособлен каждый из нас. Невозможно установить монополию на заботу. Согласна».

Ада бредет по опустевшим коридорам школы. В открытые окна задувает дождевая изморось. Подоконник тут же становится сырым. Шаг влево, шаг вправо, теперь сюда, а теперь сюда. Ада идет. Сводчатые потолки гулко повторяют шаги. Ада машинально прикрывает окна.

В конце коридора хлопает дверь…

Блондинистая девчонка оглядывается, удивленно вскидывает плечи:

— Константиновна, куда же ты? Обещала подождать и сама уходишь!

Ада останавливается. Действительно, обещала.

С Машей Сиротиной они подруги. Маша чуть грубовата, по этой причине у Маши трения с педагогическим коллективом.

Сиротина преподает физику. Старый физик Оглоблин ушел на пенсию, слыл он человеком весьма мнительным и, хотя предмет свой знал отменно, был не любим учениками и потому имел самые невероятные прозвища.

Маша Сиротина старого физика никогда не видела, знала о нем понаслышке. Однако говорить о физике плохо запрещала.

В школу Маша и Ада поступили почти в один день. Их заметили, более того, их выделяли, и, может, потому они подружились.

У Маши круглое скуластое лицо, глаза колючие, серые, невыразительный нос пуговкой. Говорит Маша зычно, заметно обозначает при этом вдох и выдох. Будь вы даже неисправимым скромником, определенно обратите внимание на Машину грудь — она так выразительно поднимается при каждом вздохе, вы не выдерживаете, краснеете, бес попутал, и отводите глаза в сторону.

Рассохшийся паркет разнозвучно отвечает на стук Машиных каблуков. Сводчатый потолок подхватывает этот стук, после чего стук перестает быть просто стуком, ритмическое эхо: там-там… тэтам, там-там… тэтам…

— Все страдаешь? — В избытке тактичности Машку не упрекнешь. — Фу, упрела вся! И чего несусь, сама не знаю. С ума сойти можно. Сердце сейчас выскочит. — Маша прислоняется к стене, чуточку закатывает глаза. — Вот жизнь… Все строим, строим, рапортуем, перевыполняем, а приличного лифчика купить невозможно… На кого они шьют? В каком веке? Всю субботу потратила — ничего… Куда только не ездила! Нинка Яковлева в Ленинград собирается, так и ей наказала… Пять штук пусть купит. Там, говорят, рижские бывают: не то на поролоне, не то на китовом усе. Тебе не надо?

— Нет, не надо…

— Ну рассказывай. Чего звала-то? Случилось что?

— Ничего не случилось… Просто на душе неспокойно…

— Ха… на душе… Душа, милая, как плохая обувь, и трет, и жмет, дождь прошел — промокает. Лучше босиком ходить. У тебя голова есть. А она, между прочим, думать должна. Опять поссорились?

— Не совсем. Мы просто помириться не можем.

— Ну, Константиновна, ты даешь! Я бы такого парня на руках носила.

— Маша, ведь ты же ничего не знаешь!

— Тогда рассказывай. А то затеяла: знаешь, понимаешь, мне кажется, я чувствую…

— Видишь ли, у меня такое впечатление, будто он меня с кем-то все время сравнивает. — Ада всхлипнула, отвернулась.

— Ну чего ты ревешь?.. Сравнивает! Экая забота… Ты баба красивая. Тебе терять нечего. Подумаешь, сравнивает. Он что, кого на стороне завел?

— Не знаю, ничего не знаю. — Ада опустилась на подоконник, еще раз предупредительно всхлипнула и заревела в полный голос. — Я думала, он такой романтичный, чистый… а он…