Свержение ига

Городок сразу же почувствовал жёсткую руку нового наместника, потребовавшего, чтобы отныне у него объявлялся всякий прибывший торговый караван, желающий получить место постоя и кормления. То, что раньше делалось как бы само собой, теперь стало устраиваться с беспокойными хлопотами. В судной избе, единственном общественном заведении города, затолпился народ. У купцов истребовались деньги на строительство нового помещения, названного приказом. Прежние невзрачные писцы, жившие от купеческих щедрот, вдруг обрели силу и перестали кланяться низко. Один из дворовладельцев попытался ослушаться и по-прежнему принимал у себя купцов, не испрашивая разрешения. «Недосуг мне бегать по-пустому, не лыком шит», — посмеялся он. Наместнику донесли. «Не лыком шит, но Лыком бит», — тоже пошутил он и приказал всенародно выпороть ослушника. Других последователей у того не нашлось.

Не жаловал отцов города суровый наместник. Из местных приветил лишь одного пролазника, купчишку никудышного, но человека хитрого и пронырливого, называемого Проном — то ли по имени, то ли по сути. Не было у Прона никакой основательности, вертелся всегда, как на шиле, зато и не преуспел в купечестве. Пробовал торговать разным товаром, но обычно выходило так, что пользующееся спросом имелось не у него, а у других. Стал он тогда сводить продавцов с покупщиками, и дело это оказалось более прибыльным. К тому же люди не только торговали. Одному знахарь нужен, другому венецианское стекло, третий жениха для дочери присматривает, четвёртый пеньку хочет поскорее сбыть, пятый строительство затеял и артель ищет — бесконечны людские хлопоты, и спрос на расторопного парня был не мал. Такие люди приходят и уходят случаем, и отношение к ним такое же: то нет тебе дороже и нужнее человека, то хоть вовсе он пропади. Прон брался за любое дело, но выполнял лишь десятую часть обещанного, на большее не хватало ни сил, ни разумения. У солидных, знающих цену слову и делу купцов такое не в чести. «Ачто с него взять?» — пренебрежительно махали рукой. Тот, однако, не обижался — я-де человек маленький.

Случай свёл Прона с наместником — заболел у того внук. Местные лекари уже опустили руки и вручили священнику жизнь больного ребёнка, когда Лыке кто-то рассказал о здешнем пройдохе. Прону долго говорить не надо — вскочил на коня и через день примчал из-под самого Полоцка чужеземного лекаря. То ли и впрямь оказался лекарь искусным, то ли сжалилась судьба над младенцем и позволила преодолеть хворь, но тот выздоровел. Лыко осыпал лекаря золотом, а Прона приблизил к себе и с той поры не отпускал ни на шаг. Поначалу Прон вне себя от радости кричал чуть ли не на каждом перекрёстке о знаках княжеского внимания. Дивились те, кто часами простаивал у судной избы, просили замолвить за них словечко, и Прон по обыкновению всем обещал. Давали подношения — не отказывался. Со временем стало заметно, что у тех, кто дал, ладилось лучше. Давать стали чаще, вскоре Прон сделался важной особой, а как выстроилась приказная изба, стал се головою. Теперь о маленьком человеке он говорил только в присутствии самого наместника.

Отыскать подход к Лыке не составило труда. Был наместник скареден и властолюбив, охоч до лести, вкусной еды и иных плотских удовольствий, скор на гнев и расправу, — словом, не особенно выделялся из ряда себе подобных, если бы не чрезмерное честолюбие, застилавшее взгляд и омрачающее ум. Оно заставляло его дерзить самому великому князю, соревноваться с ним пышностью дома и обилием стола, участвовать в сомнительных заговорах, не сулящих особенных выгод. Прон выучил княжескую родословную и часто, к немалому удовольствию Лыки, упоминал имена его великих предков, доходящих чуть ли не до самого Рюрика. С неистощимой изобретательностью вводил он в обиход правила и обряды, никак не вязавшиеся со скромной должностью великолукского наместника: целование руки, допуск в опочивальню, подношение подарков в дни поминовения великих князей, якобы родственников Лыки, обмен письмами и подарками с иноземными соседями. Проявивших определённую покладистость купцов кормили обильным обедом и давали охрану для безбоязненного проезда по окрестным землям. Гордецам же приходилось расплачиваться: их караваны подвергались нападению неведомых разбойников, которые избирали почему-то только не слишком учтивых.

Всего лишь год пронаместничал Лыко, но перемен, что произошли в жизни маленького городка, хватило бы на полвека прежней спокойной жизни. Между тем растущее недовольство, даже если бы и достигло ушей Москвы, не могло найти внимательного слушателя: ломались старые устои и насаждалась новая власть, в таком поединке как не быть недовольству? Те, кто поумнее, понимали это и терпеливо дожидались своего часа, ну а дуракам сам Бог велел терпеть.