Свет невозможных звезд

В четыре прыжка я оказался на первой полосе, перескочил центральное ограждение и приземлился на одну ногу. Чуть было не растянулся плашмя, но тут ударила оземь вторая нога, и вот я снова мчусь. Я обогнул нарты, стараясь пригибаться к самой земле, и ввалился в проем с лестницей.

Каждая ступень здесь была высотой полметра, бегом по таким не проскочишь, но я выжал все, что мог, и, задохнувшись, упал на площадку. Легкие горели от морозного воздуха.

Почти минуту я лежал, разевая рот и силясь выровнять дыхание. От адреналина меня тошнило, зато голова кружилась от восторга. Я расхохотался. Я обогнал смерь. Не бывает побед древнее и чище этой.

Но до спасения было еще далеко.

Раз флайер приземлился, его экипаж погонится за мной, и у преследователей будет оружие. Я нашарил в кармане и сжал ножик, так ободривший меня при выходе в нашу дурацкую экспедицию. Сейчас, против автоматического оружия, он был хуже, чем ничего. Я с тоской вспомнил оставшиеся на нартах арбалеты, но до них мне было не добраться – с тем же успехом они могли бы остаться на другой тарелке.

Безоружному остается надежда только на талант удирать и прятаться. Лестница от площадки, где я лежал, продолжалась высоко вверх, завиваясь винтом между этажами. Я поднялся на дрожащих ногах и полез дальше.

24

Сал Констанц

Мы падали в бездну, провожаемые последними словами тех, кого оставили на смерть, и каждый оплакивал их по-своему. Оконкво ни с кем не разговаривала и не вылезала из тренажерной, раз за разом доводя себя до изнеможения. Эддисон заперлась в каюте и никого не хотела видеть. По словам «Злой Собаки», она почти не вставала с койки и с тяжелым безразличием таращилась в стальной потолок. Престон предлагал ей успокаивающие – она его прогнала. Она даже Люси не открыла дверь. Не скажу, чтобы я ее винила. После всего, через что она прошла, – после потери корабля и команды – утрата Шульца могла показаться ей концом света. Мне ли ей не сочувствовать, ведь у меня хватало своих призраков. А сегодня предстояло зажечь четыре новые свечи – за Шульца, «Грешника» и двух маленьких драффов в машинном зале «Грешника». Еще четыре потери в этой безумной войне.

Нод горевал о погибших отпрысках. Узнав, что «Грешник» остался на верную смерть, он свернулся в чешуйчатый шар и много часов не показывал ни одного лица, но в конце концов раскрылся и снова взялся за работу, бормоча догмы своей стоической веры в Мировое Древо.

– Ничто не пропадает совсем, – произнес он и занялся распределительным щитом, нуждавшимся в замене предохранителей.

После дня такой жизни я позвала Престона выпить со мной на камбузе. Мы сели за столик с парой бокалов джин-мартини и подняли тост за отсутствующих друзей. Следы на полу указывали, где был когда-то приварен к палубе шпион по имени Аштон Чайлд.

– Извини, Престон, – сказала я. – Похоже на то, что ты записался не на тот корабль.

– Не уверен, – ответил он, поигрывая оливкой в бокале.

– Почему бы это?

Он горько улыбнулся.

– Запишись я на другой корабль, скорее всего, был бы уже мертв.

С этим я не могла не согласиться.

– Да, что ни говори о «Злой Собаке», а выживать она умеет.

– Это точно. – Он прошел к стойке и налил нам еще по одной. – Но дело ведь не только в ней?

– Как это понимать?

Он поставил полные бокалы на стол.

– Мы бы не ушли так далеко, если бы вы в рубке не принимали решения. Кое-какие заслуги и за вами есть.

– Не знаю, не знаю. – Я не считала, что достойна похвалы. – Чувствую себя самозванкой. Я всегда поступала так, как мне в тот момент казалось правильным, а сколько людей потеряла. Джордж, Альва, Шульц, вся станция Камроз… Сколько из них уцелели бы, если бы я принимала более умные решения?

Престон пожал плечами:

– За Камроз нам едва ли приходится винить себя. Нас там даже не было.

– Но джинна из бутылки выпустили мы.

– Насколько мне помнится, особого выбора у нас не было.

– Выбор есть всегда, – не согласилась я.

Я пила маленькими глотками. Престон точно выдержал пропорцию джина с вермутом. Я хорошо его натаскала за эти месяцы.

Осушив бокал, он вытер губы рукавом.

– Сказали бы это моему отцу.

Я отставила выпивку.

– Прости.

– Это мы уже проходили. Я вас не виню. Иначе было нельзя.

– Да, и все равно.

– Забудьте. – Он покачал головой. – Напрасно я об этом заговорил.

– И все же…

– Не будем ворошить прошлое. – Он оглянулся на стойку, но вставать за новой порцией не стал. – Давайте о другом.

– Как держится Люси?

Престон поскреб щеку.

– Она молодец. Грустит о Шульце, а к остальному относится философски.

– Я боялась, что она сорвется.

– Она говорит, что за последние десять тысяч лет видела достаточно смертей. Привыкла.

Я мотнула головой.

– Все забываю, что она не девочка.

– Тут я вас понимаю. Только что вела себя как ребенок, и вот вы уже разговариваете с нечеловеческой машиной возрастом старше египетских пирамид. – Он содрогнулся. – У меня от нее мурашки, честное слово.

Мы немного посидели молча в комнате, рассчитанной на целую роту, а наполненную сейчас только призраками, говорить о которых мы были еще не готовы.

Когда мой бокал снова опустел, Престон спросил: