Свет в океане

— Я сыта по горло! Я сыта по горло тем, что мной все командуют и вмешиваются в мою жизнь, разрушая ее по своей прихоти! Вы понятия не имеете, каково это быть на моем месте, сержант Наккей! Как вы смеете являться в мой дом с такими предложениями?! Как вы смеете?!

— Я вовсе не хотел…

— Дайте мне договорить! С меня довольно! Слышите?! — Ханна уже кричала. — Никто больше не посмеет указывать мне, как поступать! Сначала отец считал, что лучше меня знает, за кого мне выходить замуж, потом весь проклятый город набросился на бедного Фрэнка как толпа дикарей! Затем Гвен уговаривает отдать Грейс обратно Изабель Грейсмарк, и я соглашаюсь! Я практически соглашаюсь! И не смотрите с таким изумлением — вы не знаете всего, что здесь происходит! А теперь еще выясняется, что эта женщина лгала мне в лицо! Да как вы смеете?! Как вы смеете предлагать мне снова плясать под чужую дудку?! — Она выпрямилась. — Убирайтесь из моего дома! Немедленно! Пока я… — она схватила хрустальную вазу — первое, что попалось под руку, — не запустила в вас этим!

Наккей замешкался, поднимаясь, и ваза угодила ему в плечо и, упав на пол, разлетелась на мелкие кусочки.

Ханна замерла, шокированная своей выходкой, и в ужасе смотрела на полицейского, будто спрашивая, не привиделось ли ей все это.

Наккей стоял не шевелясь. На ветру развевалась занавеска. В оконную сетку, громко жужжа, билась толстая муха. Глухо звякнул осколок, отлетевший в сторону и только сейчас упавший на пол.

После долгой паузы Наккей поинтересовался:

— Вам стало легче?

Ханна смотрела на него, открыв рот. Она никогда в жизни не поднимала ни на кого руку. И очень редко кричала. А с полицейским такое вообще произошло впервые.

— В меня бросали предметы и похуже.

Ханна потупила взор:

— Прошу меня извинить.

Сержант наклонился, поднял несколько осколков покрупнее и положил на стол.

— Как бы малышка не порезала ногу.

— Она на реке с дедушкой, — пробормотала Ханна и, махнув рукой на осколки, пролепетала, так и не закончив фразы: — Вообще-то я не…

— Я знаю, сколько вам пришлось пережить. Хорошо хоть, что вы запустили вазой в меня, а не в сержанта Спрэгга. — Он чуть заметно улыбнулся.

— Я не имела права говорить в таком тоне.

— Такое случается. Причем с людьми, у которых для этого куда меньше причин, чем у вас. Мы не всегда способны контролировать свои действия. Иначе я бы точно был безработным. — Он забрал свою шляпу. — Я ухожу и надеюсь, что вы подумаете над моими словами. Времени осталось совсем мало. Когда приедет судья и отправит их в Албани, я уже ничем не смогу помочь.

Он вышел на улицу, где яркое солнце выжигало с неба последние тучки на востоке.

Ханна, действуя скорее машинально, взяла совок и веник и начала убирать осколки, стараясь не пропустить самых мелких. Потом отнесла совок на кухню, высыпала собранные осколки на газету, аккуратно завернула и вынесла в мусорный бак на улице. Ей вспомнилось сказание об Аврааме, когда Бог послал ему страшное испытание, велев принести в жертву самое дорогое — своего сына Исаака. И только когда отец уже занес над сыном нож, Бог позволил ему заколоть вместо сына агнца. У нее по-прежнему была дочь.

Ханна уже собиралась вернуться в дом, и тут ее взгляд упал на кусты крыжовника, напомнившие тот ужасный день, когда возвращенная домой Грейс спряталась в них и не желала вылезать.

Ханна опустилась на колени и горько заплакала. И ей вдруг припомнился один разговор с Фрэнком.

— Как? Как тебе удается со всем этим справляться, милый? — спросила она мужа. — Жизнь так часто обходилась с тобой жестоко, а ты никогда не падаешь духом. В чем тут секрет?

— Все дело в выборе, — пояснил он. — Я могу остаться в прошлом и отравить себе существование ненавистью к людям за то, что они сделали, как поступил мой отец, или же простить их и больше о них не вспоминать.

— Но это так трудно!

Он улыбнулся своей удивительной улыбкой:

— Нет, моя радость, наоборот, это намного легче. Тебе надо простить всего один-единственный раз. А ненависть нужно подпитывать постоянно, изо дня в день. Нужно все время помнить все плохое, что было сделано. — Он засмеялся и сделал вид, что вытирает пот со лба. — Мне пришлось бы составить очень и очень длинный список, чтобы не забыть никого, кто заслуживает моей ненависти. Вот тогда это было бы ненавистью, достойной настоящего тевтона! Нет, милая, — он снова стал серьезным, — у нас всегда есть выбор. Всегда!

Ханна легла на траву животом вниз, чувствуя, как солнце вытягивает из нее последние силы. Вконец измученная и уже не замечая ни жужжащих пчел, ни запаха одуванчиков, ни колких кончиков отросшей травы, она забылась во сне.