Священная ложь

Я сажусь к остальным девочкам, и мисс Бейли вновь начинает читать вслух. Невольно вспоминается Берти, те дни у пруда и сказки, которые она оживляла своим голосом. Я старательно слушаю, но не запоминаю ни слова.

Глава 22

На следующий день, в пору странного затишья между уроками и обедом, когда все сидят в камерах и болтают через решетку с соседками или наводят, как умеют, порядок – например, развешивают повсюду фотографии, – по тюремному блоку вдруг разносится радостный гул.

Энджел бросает книгу и прижимается лицом к прутьям.

– О нет, – стонет она. – Опять…

– Что такое? – спрашиваю я.

К нашей камере подходят Трейси и Рашида. Обе тащат по мятой картонной коробке. Трейси глядит в сторону, рассеянно поглаживая крохотный стальной крестик на длинной зубной нити.

– Чего вам надо? – спрашивает Энджел. – Проповедовать в тюрьмах запрещено.

– Мы здесь по делу, – объявляет Рашида, улыбаясь во все зубы, измазанные чем-то синим. Она достает из картонной коробки два длинных цилиндра – ярко-зеленый и розовый. – Миссис Нью назначила нас раздавать мороженое, которое пожертвовал банк продовольствия[6].

– С чего бы именно вас? – хмыкает Энджел.

– В награду за самую чистую камеру, – говорит Трейси, откидывая с глаз челку. – Тебе, видимо, это не грозит. – Она выразительно обводит взглядом разбросанные по полу бумаги и рассыпанные повсюду тетрадки Энджел.

– Я не буду, – та качает головой. – Взятки от миссис Нью мне не нужны. Можете отдать мою порцию Минноу.

Рашида просовывает обе упаковки сквозь решетку, и я прижимаю ледяные эскимо в пластиковой обертке к груди. Девочки, поедая мороженое, идут дальше.

– Опять они за свое, – говорит Энджел, скрестив руки и окидывая тюремный коридор взглядом.

– Ты про что? – спрашиваю я, разрывая зубами верхушку одного эскимо.

– Весной всегда начинается. То мороженое раздают, то импровизированный аквапарк во дворе устраивают, то пикник в столовой…

– Здорово, – говорю я, а когда Энджел бросает на меня недоуменный взгляд, спрашиваю: – А почему весной?

– Статистически доказано, что с потеплением чаще всего начинаются тюремные бунты. Таблетки, конфетки и взятки – проверенный способ удержать нас в узде, чтобы мы вели себя прилично. Надо будет поспрашивать охранников; кто-нибудь наверняка видел, как мороженое приносит сама мисс Нью, а никакие не волонтеры из продовольственного банка.

– А сейчас правда весна? – спрашиваю я.

Энджел недовольно косится в мою сторону.

– Ты вообще меня слушаешь?

– Я люблю весну… – Посасывая кончик ледышки со вкусом лайма, вытягиваюсь на койке в полный рост. – Весной мы вместо синих платьев надевали серые. И я всякий раз верила, что уж в этот год будет по-другому.

Энджел забирается на свою койку, бормоча под нос, что мозги у меня совсем набекрень поехали.

…В это время года в горах обычно лежал снег, но в воздухе уже чувствовалось, что лес понемногу заигрывает с весной. Бывало так, что я шагала между облаченными в иней деревьями, торопясь на встречу с Джудом, и меня вдруг оглушало зеленым запахом дикого лука или тыквы. Ароматы доносились даже сквозь метровый слой снега, будто растения умоляли их дождаться: они там, глубоко, еще дремлют, но скоро развернутся в полную силу. В тюрьме ничем не пахло – только едой из столовой и чистящими средствами, – однако Джуда все равно не хватало так сильно, что из глаз брызгали слезы. Как и говорила Энджел, воспоминания окружали меня повсюду.

Было время, когда мы с Джудом еще не любили друг друга. Когда только начинали сознавать, причем оба, что такое дружба. Именно тогда Джуду пришла в голову мысль построить домик на дереве. Это была наша первая общая весна. Мы почти каждый день встречались у лиственницы, а если мне не удавалось ускользнуть из Общины, Джуд писал коротенькие записки и сажал их на крохотный гвоздик. Когда я призналась, что не умею читать, он стал рисовать картинки.

Потом мы подросли, и он перестал рисовать. Вместо этого писал три слова – слова, которые я прочитала бы даже в самой кромешной тьме: «Скучаю по тебе».

В один из таких ранних весенних дней Джуд, выйдя из леса, достал из кармана самосшитых штанов длинный кусок пирога в целлофановой пленке.

– Это еще что? – удивилась я.

– «Твинки»[7], – сказал он, хитро блеснув глазами.

– Откуда он у тебя?

– Снизу. – Джуд кивнул в сторону города.

– Ты там бываешь?! – поразилась я.

Нашу Общину дозволялось покидать лишь Пророку, чтобы достать самую необходимую провизию. Только ему хватало святости устоять перед соблазнами язычников.

– Папа иногда ездит на машине купить припасов, – ответил Джуд. – Обычно за всякими инструментами. Бывает, привозит и еду.

Он протянул мне «Твинки». Я разорвала пластиковую обертку. Та неприятно скрипнула на зубах. Прямо над левым ухом Джуда уселась голубая сойка, но я не сказала ни слова, потому что в эту минуту ощутила языком вкус пирога. Зрачки, наверное, вмиг распахнулись, а щеки залились румянцем. Потому что я в жизни не пробовала ничего вкуснее.

– Знаешь, я тут подумал… – начал Джуд.

– М-м-м? – переспросила я с набитым ртом.