В империи с началом ее правления воцарилась подлинная погоня за знаниями — снаряжались знаменитые научные экспедиции академиков Палласа, Гмелина, Гильденштадта, Лепехина, Зуева, Рычкова. Направляясь в разные концы обширного государства, они готовили пространные записки о провинциях России, их особенностях. В записках описывались природа, структура, население, собирались исторические данные, легенды и народные суждения. И это порой был единственный источник познания прошлого. Послепетровская Россия осознавала сама себя, расширяя и углубляя знания о собственном прошлом. Ученые ринулись и в глубь веков. Уже известные академические авторитеты Миллер, Шлецер, Бакмейстер выкладывали на книжные полки труды, статьи, материалы о русской истории. Герард Фридерик Миллер (в России называвшийся Федором Ивановичем) был даже утвержден императрицей Елизаветой российским историографом. Эти ученые сделали немало для науки, напечатав ряд древних летописей. Однако, недостаточно хорошо владея русским языком, находясь под влиянием европейских сочинений, наделали и немало ошибок. Великий Ломоносов, при всей своей излишней горячности, правильно предостерегал их и их последователей не опираться только на ограниченные европейские знания о России, радел о том, чтобы «деяния прошлые гордость вызывали».
Но ученые совершили благое дело уже тем, что извлекли из монастырских библиотек, царских и губернских архивов то, что многим казалось хламом — летопись! У открывших ее она вызывала восхищение подбором фактов и стилем, доходившим до поэтических вершин, что казалось ненужным для методичных европейских хронистов.
Екатерина с самого начала своего прикосновения к Российской истории поразилась полнокровию русских летописей, их образности и системе, приказала приносить и представлять ей летописные списки и извлечения из них. Это поручение было высказано, в частности, ординарному профессору Московского университета Антону Алексеевичу Барсову. Державное поручение он выполнил со всем тщанием и вместе с профессором Чеботаревым предоставил такой свод летописей императрице. Для Екатерины история «все больше и больше становилась любимым занятием». С гордостью говорила: «Ничего не читаю, кроме относящегося к XIII веку Российской истории. Около сотни старых летописей составляют мою подручную библиотеку. Приятно рыться в старом хламе». Сама-то она прекрасно сознавала, что это сокровища, которые дано оценить не многим. Она чувствовала сквозь их страницы запах гари сожженных татарами деревень, собирательское рвение московских князей, слышала стук топоров на пепелище и главное — ощущала пробивающуюся мощь будущего царства, дух народа, способного совладать с самой большой напастью. И над всем этим — неземную волю великого Молитвенника за Землю Русскую Сергия Радонежского, отмолившего у Бога жизнь на ней и будущее ее процветание. Императрица попросила, и ей принесли икону Святого Преподобного старца. Молилась долго перед ней на коленях, чтобы дал ей силу править мудро и справедливо, чтобы устояла держава Русская, чтобы крепла она. Особливо потребовалось уточнение минувших событий, когда родился Александр. Для него надо было сделать историю понятной, проистекающей из великого предназначения державы Русской и власти державной. И ученые мужи старались, чувствуя потребность. Написал свою историю России тайный советник Михаил Щербатов; на немецком языке выпускал «Собрание сочинений, до Российской истории касающееся» историограф Миллер; поражал своим трудолюбием сочинитель и собиратель из курских купцов Иван Голиков — его труд «Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России» поразил даже Екатерину. К первым двенадцати томам «Петров радетель», отдавший себя и все свои накопления на завершение труда, присовокупил позднее еще 18! Кое-что он, конечно, в рвении преувеличил, много излишнего вставил в книги, но в извинение оного он называл себя не историком, а панегиристом своего героя и собирателем его дел. Да к тому же в погрешности «против воли вовлекали его патриотическая ревность и природная охота размышлять». 30 томов стали подлинным памятником историческому собирательству и вызвали восхищение современников, один из которых написал следующую эпиграмму: