Святой вечер (ЛП)

Чендлер, Каспиан и я внимательно слушали наставления, пока наши отцы говорили о бремени, заботах и чучелах — о жертвоприношении. Стоящие на коленях люди были жертвами, символами того, что было «неправильно» в мире. Бедность. Жадность. Голод. И в сознании наших отцов их убийство очистит мир от того, что они олицетворяли. Я знал, что мой отец был не в себе. Я подслушивал его угрозы по телефону, случайно присутствовал на нескольких бурных встречах и однажды застал его за тем, как он трахал горничную, но это было безумием следующего уровня.

У каждого из нас было оружие. У Чендлера был пистолет. У Каспиана — нож. А у меня — топор. Потом отец Каспиана сказал: — Пора. Избавьте нас от этого бремени.

Деревянная рукоятка, казалось, весила тонну, когда я сжал ее в кулаке. Моя грудь горела, а сердце бешено колотилось. Я не хотел этого делать. Мы были здесь ради регаты, ради того, чтобы все взрослые целовали задницы и делали вид, что нравятся друг другу, в то время как втайне замышляли захват компаний или трахались с женами друг друга. Какое отношение к этому имеет убийство этих людей?

Каспиан шагнул вперед и перерезал горло своей «жертве». Чендлер держал палец на спусковом крючке и нажал, целясь прямо в грудь женщины. Ни один из них даже не вздрогнул.

Я сглотнул.

Моя очередь.

Если бы я не замахнулся, они бы все решили, что у меня нет того, что нужно, чтобы стать одной из них.

К черту это. Они не были лучше меня. Мне здесь было место, как и всем остальным.

Я поднял топор над головой и замахнулся.

И я промахнулся, ударив парня топором по плечу. Он закричал, не обращая внимания на кляп во рту, слезы хлынули из его глаз и покатились по щекам, а я поборол желание блевануть.

Отец наклонился и прорычал мне в ухо. — Не смей, блядь, позорить меня.

Я поставил его в неловкое положение, и он никогда не давал мне забыть об этом. Мне понадобилось три удара, чтобы убить того человека. Тогда во мне не было ярости. Я был обычным подростком, который пытался жить нормальной жизнью в необычном мире. Яд Братства еще не просочился в мои вены... пока.

Но что-то в убийстве человека до окончания полового созревания меняет все внутри тебя. По мере того, как кровь вытекала из тела человека, известного как Жадность, в меня закрадывалась тьма. Если чувствовать хруст костей человека под лезвием топора и слышать его крики за тряпкой, когда его слезы и кровь пропитывают землю, недостаточно, чтобы испортить жизнь ребенку, я не знал, что это такое.

Я видел, как изменились Чендлер и Каспиан. Это пробудило зверя внутри нас всех. Мы просто решили питать его по-разному. Я питал свою ненависть и ярость наркотиками и алкоголем. Я был позором для своего отца, хотя я продал свою душу, чтобы доказать, что достоин нашей фамилии. Он ненавидел меня. Я ненавидел его еще больше. До того дня, когда Лирика взяла меня за руку после похорон своей матери, мне было на все наплевать. Как я мог? Я убил одного человека, чтобы заслужить уважение другого, который отказался меня любить. Как может человек, который так мало думал о жизни другого, притворяться, что ему не наплевать на свою собственную — или чью-либо еще?