У Брауна не было аппетита. То и дело кидаясь на прутья клетки, он понял, что та неприступна. Будь проклят этот ублюдок Гай! Будь проклят он, и его сука-мать, и каждый поганый щенок, который когда-либо выродится из его мерзких чресл. Ублюдок! Выругавшись, Браун ненадолго почувствовал удовлетворение, но затем вспомнил, что оно может быть последним в его жизни. Поскольку делать ему было больше нечего, он улегся у задней стенки клетки, свернувшись клубком, и чутко задремал.
Ветеринар пришла в полдень. Ее звали Аннабель Барвик. У этой молоденькой девушки была шапка рыжих кудрей и новехонькое обручальное кольцо на пальце. Глядя на нее здоровым глазом, Браун решил, что ее тон – грустный, виноватый, но очень ласковый, и то, как она извинялась перед каждым из них, говорят в ее пользу. Ей помогал медбрат Джесс Йео, долговязый парень, с волосами цвета сажи и грустными глазами, обведенными красным.
Браун сосредоточился и направил всю силу своего луча Внушения на вошедших.
Фриц – благослови его Господи – по-прежнему думал, что здесь может сработать его очарование, поэтому подскочил к дверце клетки с задорным лаем. Но это всего лишь значило. что он стал первым: медбрат держал его крошечную коричневую лапку, пока ветеринар сбривала кусочек меха и вводила под кожу иглу. Затем малыш Фриц оказался в мусорном мешке, лежащем на полу. Браун все это видел. Он видел, как сделали укол Лори, и слышал, как ее крики позвать Пруденс становились все неразборчивее, пока не смолкли. Видел, как Эстер закрыла глаза и поспешила навстречу своему хозяину.
Браун знал, кто будет следующим. Но будь он проклят, если уйдет тихо. Тщательно осмотрев пространство вокруг клетки, Браун понял, что это кошмарное место, безо всяких щелей и дыр. На полу лежало моющееся покрытие, чуть заходящее на стены, а мебели почти не было. Дверь, ведущая в коридор, а оттуда на свободу, была закрыта; это была идеальная ловушка.
Но тут ему повезло. Как только медбрат Джесс наклонился к дверце клетки Брауна, ветеринар Аннабель сделала пару шагов к двери и потянулась к ручке. Момент, понял Браун, был практически идеальным. Все, что от него требовалось, это выбраться из клетки, ускользнуть от Джесса и рвануть к двери. Да! Ветеринар повернула ручку вниз. Дверь начала открываться. Шанс был крохотным, но не для уличного терьера с неистощимым запасом предприимчивости.
Браун выскочил из клетки, легко ускользнув от Джесса, попытавшегося схватить его. Его когти заскользили на гладком полу, но смысла сбавлять темп не было. Отталкиваясь задними ногами, как кролик, он дернулся вперед. Дверь лишь слегка приоткрылась, но он был уверен, что сможет просунуть в щель голову. А потом он сделает ноги. По коридору, через двери. Прочь!
– Маленький засранец, – пробормотал Джесс. – Аннабель! Закрой дверь!
Шлеп. Язычок замка скользнул в паз. Тяжелая белая дверь слилась со стеной. А Браун все также был не с той стороны. Конечно же, он оббежал вокруг комнаты раз, другой, третий, ведя за собой, словно в хороводе, Аннабель и Джесси. Но все было безнадежно. Вскоре его зажали в угол. Джесс поднял его за шкирку. И Браун повис, извиваясь, выгибаясь и рыча, пока медбрат нес его к столу. А ветеринар тем временем набирала зеленую жидкость в шприц.
Пятнадцатилетний Люк Фостер – Весы, хоккейный полузащитник, периодически вынужденный бороться с позорными вихрами надо лбом, и ярый фанат (оригинальных) «
Он ушел из колледжа Святого Грегори на день раньше положенного, без слез и прощаний. Он ни капли не хотел уходить под жалостливыми взглядами прежних приятелей, чьи родители были докторами, или владельцами огромных состояний, или бизнесменами, или занимались добычей жемчуга и платили за их учебу реальными деньгами, а не сказками о воображаемом наследстве. Его однокашники из частной школы, в своих блейзерах, канотье и красно-синих галстуках, будут по-прежнему участвовать в гребных гонках, вроде Главы Реки[84]
, ходить на частные уроки игры на виолончели или тенорной трубе и продвигаться к гарантированному месту в Группе восьми[85]. А он – нет. Он будет искать свою дорогу в жизни, надев желтую рубашку-поло.– Мне так жаль, – всхлипнула его мать, Марианджела. – О, Люки, мы хотели для тебя только самого лучшего. Правда.