Связанные звездами

Пока Аннабель занималась своим делом в операционной дальше по коридору, Патриция сидела в офисе, изо всех сил пытаясь не думать о содержимом крепких пластиковых мешков, которые чуть позже вывезут в кузове муниципального пикапа.

К середине утра этой особо ужасной пятницы в мусорной корзине Патриции высилась целая гора использованных бумажных платочков Она любила пожилую келпи Эстер. Она бы забрала милую старушку себе, если бы клятвенно не обещала Нилу, что не будет нести в дом любого найденыша, сумевшего тронуть ее сердце. Патриция выдернула очередной платочек из коробки и стянула толстую канцелярскую резинку с приблизительно двухдневной пачки писем. Это письмо она заметила сразу. Конверт был огромным и пухлым, из толстой, дорогой на вид бумаги: не похож на те, что обычно присылали в приют. Его прислала, прочитала она, уважаемая адвокатская контора Волкер, Викс и Клитероу.

Первым делом, развернув письмо, Патриция заметила, что витиеватая подпись внизу страницы принадлежала самому Дону Клитероу. О чем бы ни говорилось в письме, решила она, это, наверняка, важно. Поправив очки на носу, она взялась за чтение. Выходило, что клиент Клитероу, джентльмен по имени Лен Магеллан, недавно скончался и завещал все свое состояние их собачьему приюту. Он велел распродать все свои активы, чтобы приют мог получить доступ к капиталам как можно скорее и в наиболее удобной форме. Сумма, которую, предположительно, могла дать продажа активов мистера Магеллана достигала…

– Уииииииииииииииииииииииии!

Крик Патриции заполнил здание приемника как пожарная сирена. Он разлетелся по коридору, достиг столовой и туалетов и даже пробился в операционную, где Аннабель только что закончила набирать в шпиц дозу смертельной сыворотки и готовилась воткнуть иглу в лапу потрепанного одноглазого терьера. Между тем крик вылетел за пределы здания и переполошил все собачье население приюта, заставив его залаять, затявкать, завыть и заскулить. А посреди всей этой какофонии Патриция пыталась исполнить что-то вроде ритуального танца дождя. Внезапно она выпучила глаза и, не жалея своих ярких кроссовок, ринулась по коридору.

– Аннабель! Аннабель! Аннабель! – голосила она. – Стой! Стой! Стой! Не надо больше!

Но Аннабель Барвик и Джесс Йео и так уже остановились и нервно выглядывали из-за двери операционной, после услышанного гадая, не ворвался ли в приют террорист или кто-нибудь похуже. Вместо террориста им навстречу вылетела сияющая Патриция О’Хара со слезами на глазах, размахивающая листом плотной, кремово-белой бумаги, в которой говорилось, что приют теперь может себе позволить дать Брауну Гудини-Маларки – который, тяжело дыша от облегчения, валялся на газетном полу своей клетки – еще один шанс.

Пятнадцатилетняя Фиби Винтергрин – Лев, периодически, хоть и крайне неохотно, играющая роль прилежной ученицы, обожающая молочные коктейли с лаймом, являющаяся единственным ребенком в семье и поглощающая книги с потрясающей жадностью, любящая Шекспира и страстно декламирующая знаменитые монологи перед зеркалом в ванной – злилась. Она злилась целый день. Злилась на математике, где решала квадратные уравнения с такой яростью, что пришлось трижды менять стержень в механическом карандаше, и на физкультуре, где взялась за интервальные тренировки с энергией боксера, готовящегося к главному бою в карьере. На занятия музыкой она отправилась раскрасневшаяся и пылающая злостью и там накинулась на гаммы с таким усердием, словно ее дешевенький, взятый на прокат саксофон был опасной змеей, которую ей нужно подчинить.

Фиби злилась всю нелегкую дорогу вверх по эстакаде и продолжила злиться на пути вниз, шагая так размашисто, что набитый книгами рюкзак колотил ее по спине, а футляр саксофона бил под колено. Она была вне себя от злости, перелезая через обломки калитки перед уродливым съемным коттеджем из кирпича, в котором жила. Облако ярости над головой Фиби, ставшее почти видимым, заставило кота Тигги в поисках спасения забиться под кусты гортензии. О, да, Фиби Винтергрин злилась.