Свидетели войны. Жизнь детей при нацистах

По словам Мириам Варбург, дети попеременно то воодушевляли, то утомляли ее. Они обладали, казалось, ненасытной жаждой знаний, и она начала учить их ивриту, английскому языку и арифметике, хотя у нее не было нужных книг и не хватало даже стульев. Но детям не удавалось сосредоточить внимание даже на то короткое время, что требовалось для решения элементарного арифметического примера. Воспитатели использовали групповые занятия, чтобы укрепить у детей уверенность в себе и пробудить в них чувство идентичности. Пятничные вечера дети отмечали в своем кибуце в своеобразном стиле: горы бутербродов на длинных, покрытых белыми простынями столах, свечи в импровизированных подсвечниках, на стенах украшения из цветной бумаги и огромный флаг со звездой Давида. Мириам Варбург смотрела и слушала; кто-нибудь произносил положенное благословение, потом мадрих читал пьесу, а «в перерывах мы без конца пели» [7].

Очень сложно было завоевать доверие детей. Когда оставшимся в лагере польским перемещенным выдали обувь, еврейские дети тут же устроили забастовку: они отказывались верить, что тоже получат обувь на следующей неделе. Когда они услышали, что в лагерь в Форенвальде планируют перевезти детей и взрослых из соседнего лагеря Фельдафинг, они, вспомнив старые стратегии выживания, спрятались в лесу, несмотря на проливной дождь. В бывшем концлагере в Ландсберге один посетитель наблюдал, как на уроке по изучению Библии дети обсуждают судьбу Моисея. Учительница спросила, права ли была мать Моисея, отдав сына незнакомой женщине, пусть даже та была египетской принцессой. Дети, большинство из которых сами были сиротами, не сомневались в этом. Один мальчик встал и заметил, что некоторых его одноклассников матери точно так же отдали полякам: «Вот поэтому мы и уцелели» [8].

Никто не знал, сколько брошенных и осиротевших детей было в Европе к концу войны. Согласно оценкам ЮНЕСКО, их число приближалось к 13 миллионам. Это были дети подневольных рабочих и дети, вывезенные для германизации, дети из концлагерей и дети, чьих родителей отправили в концлагеря. Среди них были те, кто пережил ликвидации гетто, и те, кто бежал из деревень, жителей которых сжигали в запертых сараях или деревянных церквях. Были немецкие дети, в конце войны не сумевшие уехать домой из эвакуационных интернатов в Венгрии, Румынии, Чехословакии, Польше и других областях Германии [9].

В Германии поиск детей осуществлялся под эгидой Управления ООН по оказанию помощи и реабилитации (UNRRA). Управление разместило миссии в разных оккупационных зонах, но не имело общих администрации и принципов действия, не говоря уже об опытном персонале для работы с теми, кто бежал от войны. В 1946 г. масштабы этой благотворительной операции обанкротили организацию. Серьезные опасения вызывали коррупция и мошенничество в ее собственных рядах. Французы наотрез отказывались допускать сторонние агентства к поиску пропавших без вести детей в своей зоне оккупации, а их единственному сотруднику, занимавшемуся поиском детей, очевидно, приказали разыскивать только детей французского происхождения. В британской зоне поисками детей занимались 35 сотрудников, но лишь немногие из них говорили на нужных языках. Только у американцев поиском детей занимались 44 сотрудника, которые к тому же привлекали к работе группы добровольцев из Восточной Европы. У одного ребенка отец мог быть французом, а мать полькой, но его воспитывали в немецкой семье, других детей родители отдавали на скудный паек в ужасные условия детских домов и приютов. Никто не знал, сколько всего было детей смешанного происхождения, но их самих, а также их матерей нередко травили и подвергали гонениям [10].

Во Франции и Польше, на Нормандских островах и в Норвегии, в Нидерландах, Дании и Бельгии в период Освобождения банды мальчиков-подростков и молодых мужчин преследовали женщин, которые «путались с врагом». Полицейских и правительственных чиновников, обладавших во время оккупации реальной властью, большей частью оставляли в покое, но женщин ритуально прогоняли по улицам с обритыми головами. Секс и деторождение занимали одно из первых мест в послевоенном рейтинге стыда и угрозы для национальной мужественности. Летом 1945 г. в Норвегии и Нидерландах новые национальные правительства начали с того, что предложили отправить всех «немецких» детей в Германию, не считаясь с мнением их матерей. Сотрудники польской службы поиска утверждали, что в Германии после войны находится 200 000 польских детей (в это число они включали детей, которых польские женщины родили своим хозяевам в Германии во время войны). Словно для того, чтобы уравновесить количество французских детей, рожденных во время оккупации от немецких отцов, французское правительство заявило, что в Германии 200 000 детей родилось от французов. В этом послевоенном статистическом соревновании стремление залечить раны национального унижения явно перевешивало мысль о том, каких компенсаций могут впоследствии потребовать подобные заявления [11].