Свидетели войны. Жизнь детей при нацистах

Решить судьбу поляков мог только Бог, а месть осуществлялась (по крайней мере, пока) лишь в стихах и молитвах. Между тем немцы по-прежнему обладали властью и, как следствие, определенной притягательностью. Банды местной молодежи расхаживали по улицам Варшавы в офицерских галифе и элегантных высоких сапогах. «Их вид должен был дать всем понять, – иронично замечал Казимеж Козьневский в повести о полусвете Сопротивления, – что эти молодые люди душой и телом партизаны и борцы, и под свободной курткой каждый из них носит по крайней мере два пистолета-пулемета». Возможно, на самом деле они брали пример с бывших кавалерийских офицеров, вставших во главе формирующейся польской подпольной армии, но по стечению обстоятельств их облик напоминал о вкусах самих немцев, тоже неравнодушных к галифе и сапогам. Однако, выставляя напоказ свою готовность бросить вызов нацистскому режиму, подростки становились легкой мишенью для гестапо. Поскольку кожаная обувь, не говоря уже о высоких сапогах для верховой езды, стоила дорого (и это в то время, когда многие были вынуждены довольствоваться деревянными башмаками), контролируемая немцами «желтая пресса» называла таких юношей новой золотой молодежью. С этой оценкой были готовы согласиться даже некоторые варшавские рабочие. Но, несмотря на очевидные недостатки, мода сохранилась до конца оккупации [51].

Мальчики-подростки переживали военное поражение и оккупацию особенно тяжело. Действительность плохо соотносилась с внушаемыми в школах понятиями мужественности и национального долга, требовавшими в первую очередь защищать своих женщин и детей. Красноречивым символом несостоятельности мужчин и национального поражения стали сцены возвращения поляков из лагерей для военнопленных: бредущие по улицам в прохудившихся шинелях и бесформенных робах, сшитых из одеял, они представляли собой жалкое зрелище. Решительная походка ухоженной женщины, наоборот, привлекала всеобщее внимание. Женская мода в городах постепенно менялась. После того как женщины начали перешивать для собственных нужд мужские куртки и пальто, цвета и фасоны в женской моде стали больше напоминать мужские. Варшавские женщины производили на немецких мужчин сногсшибательное впечатление, щеголяя меховыми шубами, которых давно уже не видели в Рейхе. В разрешенных немцами периодических изданиях начали рассказывать, как самостоятельно изготовить косметику, мыло, обувной крем, чернила, краски, моющие и дезинфицирующие средства. Наряжались не только для того, чтобы продемонстрировать достаток: это был путь к успеху, позволявший добиться расположения нужных людей, обойти ограничения или получить доступ к дефицитным товарам [52].

Зависть к власти, целеустремленности и хорошей одежде немцев возникала непроизвольно и неизбежно. При этом зависть и ненависть мальчиков-подростков к немцам нередко имела оттенок женоненавистничества. Мишенью нередко становились польские женщины и девушки, которых грозили отправить в публичный дом, если они заводили немецких любовников, и к которым придирались, если они не поддерживали тщетные попытки Сопротивления бойкотировать непритязательные любовные, приключенческие и военные фильмы, разрешенные к показу в польских кинотеатрах [53]. Немецкий обычай обривать головы немецким женщинам, уличенным в любовных связях с польскими или еврейскими мужчинами, уже показал европейскому Сопротивлению, в какое русло можно направить насилие, когда придет «освобождение». В Европе в конце войны в таких акциях особенно охотно участвовали именно подростки [54].

Среди новых посетителей варшавских баров и кинотеатров появилось немало подростков и детей, открыто демонстрирующих новообретенную финансовую независимость, полученную благодаря торговле на улицах Варшавы. Члены Сопротивления жаловались на «нравственный упадок» молодежи, погрязшей во лжи, воровстве, расточительстве, пьянстве и разврате, но эти претензии в каком-то смысле ярко иллюстрировали социальные последствия триумфа черного рынка в условиях оккупации [55].

Польская деревня в 1940 и 1941 гг. не испытывала недостатка в продовольствии, и масштабы вывоза сельскохозяйственной продукции в Германию пока оставались относительно скромными (особенно по сравнению с тем, что началось позднее). Но жители Варшавы и других польских городов уже недоедали, а еврейские гетто явно страдали от голода. В первые полгода немецкой оккупации в Варшаве младенческая смертность среди польского населения удвоилась, а среди еврейского населения выросла втрое. Если для поляков официальные пайки (в случаях, когда их выдавали) покрывали почти половину продовольственной нормы, необходимой для выживания, то предназначенный для евреев официальный паек был на 90 % меньше указанной нормы. Повинуясь непреодолимой силе спроса и предложения, вокруг официальных ограничений возник черный рынок. Спекулятивные цены на продукты предсказуемо оказывались самыми высокими там, где вводили наиболее жесткое нормирование, то есть в гетто [56].