Свобода

Тем вечером нарисовалась по телефону моя запропастившаяся подруга. Рассказала, что свекровь у нее разбил инсульт, лишив подвижности все, кроме головы. По ночам в больнице дежурил муж, днем – она. Палата на шестерых. Помноженные на шесть боль, страх и унизительная беспомощность. Домой она возвращалась совсем раздавленная. Отключала телефон, укладывала ребенка и садилась к телевизору, не различая, что ей показывают. Чуть не каждое утро она порывалась мне позвонить – и все времени не хватало. А из больницы или после… Когда восемь часов подряд обрабатываешь пролежни, носишь судно (и соседкам тоже – а как отказать?), кормишь с ложки мычащую, чужую, в сущности, женщину, проливая бульон ей на подбородок, – тошно подумать о разговорах с кем бы то ни было; себя-то сознаешь через силу.

– Ты не беспокоился? – спросила она.

И я соврал:

– Конечно беспокоился…

И вдруг понял: неделю за неделей не было от нее ни слуха ни духа, а я не то что не тревожился – я почти не вспоминал о ней.

Какое "почти" – не вспоминал совершенно, с тех пор как Андрюха здесь поселился…

– Ладно, извини… Не в том дело, не только в том, что – свекровь; хотя и жаль ее. Мы с ней вообще-то терпеть не могли друг друга. Но там… Какой-нибудь сосудик, в один миг – и все отбирается у человека: речь, память, власть над собственным телом – все. Я насмотрелась там, как это бывает.

…Разве что имя иногда возникало – и так же исчезало легко, без образа, ничего не задевая… Я испытал разом удивление и укол тоски – как будто обнаружил в кармане вместо заначенного на праздник червонца пожравшую его мышь. Ведь мы, казалось, нуждались в том, что давали друг другу. И в наши встречи, несмотря на частые сцены, все, что полагается, происходило исправно. Просто я считал – мне не следует слишком привязываться. Оттого и держался несколько цинично. Но выпадали минуты, я верил: стоит моему существованию как-то сдвинуться с мертвой точки – и связь наша еще получит новую глубину. Но вот не перемены пока, даже не тень их, только надежда, слабое предчувствие – а этой любви больше не нашлось места. Словно и плотская тяга, и латентная нежность были всего лишь производными от моего затворничества – и угасли, едва Андрюхино появление проделало в нем брешь. Я не хотел с ней расставаться. Как и

Андрюха со своей работой: не хотел, но увидел уже, что расстаться так или иначе придется.

Завтра она могла бы наконец навестить меня (свекрови теперь лучше и постоянный уход не требуется). Приедет к полудню, отвезет ребенка к бабушке – и приедет. Останется на ночь.

Я смешался:

– У меня человек живет… Не знаю…

– Какой? Тот, что тебя разыскивал?

– Он мой лучший друг, – сказал я.

– Поздравляю. По его словам, мы однажды встречались. Не помню.

Как хоть выглядит?

– Ну, такой… солидный. С виду. Борода аккуратная, очки…

– Таких миллионы. В моем вкусе? Стрижен коротко?

– Да бог тебя разберет, – засмеялся я. – Стрижен коротко.

– Не то, что ты.

– Не то, что я.

– Но все равно: в моем вкусе только ты один. Тебе известно?

Тут надобно было отвечать с юмором – задача не по мне.

– Хорошо вам там вдвоем?

– За дурацкие твои вопросы я тебя, бывает, убить готов.

– Я ведь тебе говорила, что на самом деле ты любишь мужчин. Или не говорила? К случаю, наверное, не пришлось.

– По-моему, – сказал я, – это тебя занесло. Я себя люблю.

– Одно другому не мешает. Потом, я вовсе не имею в виду, что ты водишь с ними конкретные шашни. А может, и стоило бы завести.

Может, тебе было бы легче. Эротизм у тебя больно высокого пошиба. Тебе вперед всего личность подавай, натуру, судьбу… В таком ключе – ясно, мужчины тебе всегда будут ближе.

– Обалдеть… Где ты всего этого набралась?

– Нигде. У себя в душбе. Думала, между прочим, о тебе…

Я поскреб в затылке:

– Ну ладно… Давай я с ним переговорю… Скажу: отваливай,

Андрюха, на пару деньков.

– Зачем на пару-то? – поправила она. – Утром я убегу…

Договорились созвониться позже: муж ее ушел выпивать (почему-то в Союз композиторов) и она не ждет его скоро назад. Но, к полному моему изумлению, Андрюха, когда я предложил ему на время ретироваться и даже изложил причину, не выразил благосклонного понимания и бодрой готовности, но уселся на диван и принялся задумчиво щелкать экстрагированным из карабина затвором. То есть реагировал ненормативно. Я поинтересовался: в чем проблемы?

– Мне, – сказал Андрюха, – идти-то особенно некуда. А так, гулять ночь напролет – зима все-таки, снег вон лежит…

– Что значит – некуда? Напросись к кому-нибудь!

– Нет никого. Завтра все заняты. Несчастливое стечение обстоятельств. Я и сам искал, хотел отметить… Я же не предполагал, что денег не будет.

– Поезжай к родителям, – закипел я. – Подаришь им нечаянную радость. Они тебя вообще видели в новом году?

– Давно не видели, – согласился Андрюха. – Я даже скучаю. Только мне в Люберцах секир-башка сделают, если засекут.

– Кто? Родители?

– Не… При чем здесь родители… Гопники тамошние…

– Это шпана, что ли? Подростки?

– Они уже выросли, – сказал Андрюха. – Я с ними вместе в школе учился. Не, правда некуда. Могу, конечно, на вокзале пересидеть…