Свобода

Андрюха кусал себе локти: надо было сматываться немедленно после гулянки. И объявляться уже с деньгами, когда откуда-нибудь обломятся, – и разошлись бы мирно, без проблем, благо никаких условий заранее не обговаривали. А теперь его крепко поставили на якорь. Теперь нечего и помышлять удариться в бега, как ни подмывает. Вряд ли его приятели воруют сами. Скорее сбывают краденое. А значит, имеют перед кем-то обязательства. И если по его вине они не смогут эти обязательства выполнить – разговор предстоит покруче, чем о простой динаме с должком.

Принесли еще один сверток. Андрюха не выдал, что ему известно содержимое. Он переменил тактику: не отказывался в лоб, а упирал на то, что в Люберцах подолгу не бывает, часто и вовсе уезжает из Москвы – и потому в хранители не годится. Ему мягко, с прибаутками, посоветовали не забывать, что с него причитается.

Вроде бы и не давили, вроде бы все по-дружески. Пусть, разрешили, живет где хочет. Им без разницы. Только чтоб сообщал, как его найти. Вызовут, когда понадобится. Им важно, чтобы кое-какое добро – ну, ты понимаешь… – отлежалось некоторое время в надежном месте. А уж какое именно время – это смотря по обстоятельствам. Соберется совсем из города – должен загодя предупредить. А они покумекают, что к чему.

Андрюха рассудил: грех не воспользоваться той свободой, которую они ему предоставили. Чем дальше, хотя бы в географическом плане, он будет от них держаться, тем меньше вероятность, что к нему обратятся за новыми услугами. Да и его домашних характерные манеры визитеров и ненароком подслушанные телефонные разговоры могли подтолкнуть к нежелательным – верным – выводам. Андрюха зарыл нечистое золото в самом дальнем углу забитого отслужившими вещами стенного шкафа. И спешно переселился по адресу весьма кстати вспыхнувшей любви. Расчет, в общем, оправдался. Пока что ничем его больше не грузили и связались с ним всего однажды – явно проверяли, там ли он, где указал, и не задумал ли намылить лыжи.

Однако жил Андрюха по-прежнему как на иголках, и мысль о спрятанных дома ворованных драгоценностях не покидала его.

Избавляться от них было тем более необходимо, что близилась пора выезда в поля. Предлог вполне весомый, чтобы поторопить хозяев,

– только все равно первым делом поднимался бы денежный вопрос.

Но денег так и не привалило, и нигде не удавалось перезанять. Он ждал до последнего. Пока не стал снова слышен комариный зуд безысходности. А финт против нее был у Андрюхи отработан до автоматизма. В конторе настаивали, чтобы он отправился с передовой партией – на рекогносцировку. Понемногу просыпалась привычная надежда, что до осени все как-нибудь само собой рассосется – как у беременной гимназистки (Андрюхино выраженьице). Люберецкие знакомцы и возможные от них неприятности теперь, с удаления, виделись уже не столь опасными… И когда наконец позвонили опять, злой женский голос ответил, что чертов геолог неделя как выкатился в свою чертову экспедицию. Спросили, не оставил ли чего передать. Вот еще! Не хватало ей возиться с его вонючим барахлом! Спросили, скоро ли вернется. Не скоро. И не сюда – это точно… Поверили – убедила подлинность интонаций. Но настырный Андрюха все-таки проведал ее по возвращении: слова, полагал, словами, но женщину, которую уломал раз, всегда уломаешь и другой: старый конь борозды не испортит. Узнал про давний звонок, выяснил, что нагретая им половина кровати отнюдь не пустует, и напоследок учинил мордобитие. Рассказывал:

– Представляешь, из-за спины у нее вот такой, во, – обозначил рукой не выше табуретки, – появился и давай мне доказывать, что я здесь лишний. Причем не просто так – с угрозами! Ну что – терпеть?..

Я поинтересовался, куда же он дел это криминальное сокровище.

"Рыжье" – так ведь зовется золото у вас, уркаганов?

– Куда, куда… В землю. Сковырнул плиту в гараже, выкопал бункерок… Чего ты ржешь-то? Мне главное из квартиры было убрать. А там его никакой искатель не покажет. Плита угловая, рядом стальная опора врыта, двутавр…

– Андрюха! – сказал я. – Мне еще семи лет не исполнилось, когда умирала моя прабабка. Но она сочла меня достойным и завещала семейную мудрость. Не пей в подворотне. Не носи малиновых жилетов. Не женись на еврейках. И не бери взаймы больше червонца.

– И ты, – осклабился Андрюха, – будешь утверждать, что никогда не пил в подворотне?

– Только с тобой. И только в минуты отчаяния. Или счастья.

– Да, это не считается, – сказал, подумав, Андрюха и снова защелкал затвором.

И тут меня посетила нехорошая догадка.

– Так ты зачем, – почти закричал я, кивая на ящик, – это сюда приволок, а?! Ты что – оборону здесь собрался держать?

Андрюха сделал большие глаза и покрутил у виска пальцем:

– Я же объяснил, параноик: это ненадолго! Тебе мешает?

Я признался, что мне не дает покоя тень участкового.

– А что ему тут делать?

– Ну мало ли… Соседи чего-нибудь накапают.

– Не накапают, ладно, – сказал Андрюха. – Тихо-тихо будем себя вести. Какая оборона, спятил? От кого? Как они на меня выйдут?

– Ты же меня нашел…