Свобода

– строгая, аскетическая собранность и воля к действию. Я затеял большую уборку. Я протер полы, применив в особо грязных местах щетку и мыло; отдраил плиту, ванну, раковины и унитаз, а в довершение вымыл с обеих сторон оконные стекла, напрочь выстудив квартиру. Долларовый сосед, шагая по дорожке к подъезду, застал меня балансирующим на подоконнике, поприветствовал, удивился: что это я – не в сезон? (Прежде за всю зиму я не встречал его ни разу: если с кем и сталкивался в нашем коридоре на четыре квартиры – то с бабками или с детьми; дети глядели исподлобья и шугались к стене.) Когда я замачивал в белоснежной ванне серые, как очень пасмурный день, простыни и пододеяльник, позвонил

Андрюха с докладом: бабушка счастлива его лицезреть, назад сегодня не отпустит и ночевать ему предстоит здесь, у родителей.

Я ответил, что доставить бабушке удовольствие – несомненная честь для меня. Однако сильнее волнует расклад во тьме внешней, куда не достигает свет семейного очага. Все на мази, успокоил

Андрюха. Увидимся – он изложит детали. Но не удержался и стал рассказывать глухим шепотом, что сложилось еще удачнее, чем мы надеялись, и платить больше ничего не придется, ибо в счет остатка долга, неустоек и компенсации за потрепанные нервы он сдал им на год тот самый отцовский гараж, где прятал в землю сокровища – под склад для водки, сигарет и консервов, торговлей которыми на площади возле железнодорожной платформы занят целый штат пенсионеров и подростков. Я спросил, что думает об этом отец.

– Да он туда и не заглядывает. Лет пять, наверное, не был. У нас другой есть, теплый – в гаражном комплексе. А от старого даже ключи заржавели. Я замок весной едва провернул.

Тут его отвлекли, и он крикнул в сторону: "Сейчас, мама, сейчас я все сделаю…"

– Ну, давай, до скорого. А то у матери гости – неудобно распространяться.

Добрый семьянин, намекнул я, отличается тем, что всегда готов запустить руку в холодильник и порадовать неприкаянного друга.

– О чем речь! – сказал Андрюха.

Позже, выйдя выкинуть образовавшийся после уборки мусор, я нашел на плиточном полу лестничной площадки письмо из Антарктиды.

Вообще-то хозяин оставлял мне ключ и от почтового ящика – но поскольку газеты на наш адрес не поступали, а никакой корреспонденции я ниоткуда не ждал, ключ где-то благополучно затерялся за ненадобностью. А теперь взломали целую секцию: что-нибудь, вероятно, украли, а неинтересное вывалили наружу.

Письмо лежало чуть в стороне от основного газетного вороха, в компании двух журналов – шахматного и "Новый мир". За "Новым миром" я и нагибался, чтобы полистать ночью и сунуть завтра обратно в искореженный ящик, – но вдруг прочел на конверте рядом свою фамилию. Судя по дате на московском штампе, доставили письмо четыре дня назад.

Мой друг писал коротко и только о самом важном. Что, в сущности, пребывание летом в Антарктиде не так уж отличается от пребывания где-нибудь в зимнем Подмосковье – если зима по преимуществу ясная и не слишком морозная. Разве что деревьев нет и под снегом здесь – земля, там – лед. С одной стороны лед моря, иногда – ровный, иногда – торосами; то – сплошь, то покрывается на полпути к горизонту черной сеткой – протоками открытой воды, то от самого берега распадается на отдельные льдины. С другой – шельфовый ледник, всегда одинаковый. В десятке километров от базы – туда добираются вездеходом – выходят на поверхность нижние, ископаемые ледниковые слои. Они – предмет его исследований. Они складчаты, словно шкура носорога (с этого места я стал отмечать некоторые изменения, произошедшие в стиле его высказываний), и в них мистериозно мерцает как будто и не отраженный свет, а внутренний холодный огонь. Иногда – при нем всего дважды – в окрестностях станции появляются пингвины Адели.

Наблюдать за ними забавно, особенно за малышней. Больших, императорских, пингвинов он пока не видел. А во льду обитают особенные эндемичные черви, приспособившиеся к жизни при температурах много ниже нуля; в тепле же их пищеварительная функция так активизируется, что они в считанные секунды полностью переваривают собственную плоть.

Он писал, что по дороге, во время стоянки в Монтевидео, встретил на припортовом базаре своих бывших актеров. И совершенно ничего не почувствовал – ну кроме, конечно, удивления невероятным на расстояниях такого масштаба совпадением. Он даже согласился посмотреть их номер: на подиуме кабака для штурманско-капитанского состава и туристов из стран третьего мира они имитировали под боссанову половой акт.

Прощаясь, они признались ему, что не на шутку испугались в первое мгновение – решили, что это их преследуя он пересек, тронувшись умом, океан.

Теперь мысль о такой возможности искренне насмешила его. Он перестал помнить о них с тех пор, как поднялся на борт экспедиционного судна; и снова перестал помнить, когда вернулся на борт в Монтевидео.