Свобода

– Я не вправе разорить Конни. Вот единственная причина, по которой я это сделал. Но, может, ты бы мог рассказать кому-нибудь из “Пост”, что тут творится. Ну, типа, узнал из анонимного источника?

– Не пройдет – если ты предпочтешь оставаться инкогнито. А если нет – сам знаешь, что тебя сотрут в порошок.

– Даже если я выступлю в качестве разоблачителя?

– Как только ты это сделаешь, Кенни и “Эл-би-ай” тебя уничтожат. У них в бюджете есть отдельная статья, чтобы бороться с разоблачителями. Ты – идеальный козел отпущения. Парнишка из колледжа, который продает ржавые запчасти? “Пост” охотно за это ухватится. Не то чтобы твои чувства не делали тебе чести, но я настоятельно советую тебе держать язык за зубами.

Конни нашла работу в агентстве по временному трудоустройству, пока восемьсот пятьдесят тысяч грязных долларов проходили через фильтры системы. Джоуи убивал время, сидя перед телевизором, играя в видеоигры и пытаясь научиться вести домашнее хозяйство – готовить ужин, делать покупки, – но даже простой поход в магазин доводил его до изнеможения. Депрессия, которая в течение долгих лет не давала покоя связанным с ним женщинам, наконец, казалось, нашла нужную жертву и вонзила зубы в Джоуи. Он твердо знал, что должен сделать одну-единственную вещь – рассказать родным о женитьбе на Конни, и не мог этого сделать. Эта необходимость переполняла маленькую квартирку, вынуждая Джоуи жаться по углам и не оставляя воздуха, чтобы дышать. Она нависала над ним, когда он просыпался и засыпал. Джоуи не представлял себе, каким образом сообщить новость матери, потому что Патти неизбежно сочла бы этот брак личным оскорблением. Некоторым образом так оно и было. Но не меньше Джоуи боялся разговора с отцом – он не желал бередить старую рану. День за днем Джоуи откладывал решение проблемы на потом, пусть даже тайна душила его, пусть даже он представлял, как Кэрол разбалтывает новости всем соседям, один из которых, разумеется, оповестит родителей. Конни не подгоняла мужа, и оттого Джоуи все яснее понимал: это действительно его проблема.

Однажды вечером по Си-эн-эн он увидел репортаж о засаде близ Фаллуджи, во время которой несколько американских грузовиков сломались, и водители были зверски убиты мятежниками. Хотя по телевизору не показали “А-10”, Джоуи так встревожился, что ему пришлось выпить, чтобы заснуть. Он проснулся через несколько часов, в поту, почти трезвый, рядом с женой, которая спала сном младенца – бесконечно доверяя миру, – и понял, что утром придется позвонить отцу. Он в жизни ничего не боялся так, как этого звонка. Но Джоуи понимал теперь, что никто другой не в состоянии посоветовать ему, как быть дальше, – то ли забить тревогу и принять последствия, то ли держать рот на замке и получить деньги. И никто другой не мог его простить. Любовь Конни была слишком безоговорочной, любовь матери – слишком эгоистичной, любовь Джонатана – слишком второстепенной. Джоуи понял, что должен признаться своему суровому, принципиальному отцу. Он всю жизнь боролся с ним, и теперь настало время признать поражение.

Враг Вашингтона

Отец Уолтера, Джин, был младшим ребенком в семье неуживчивого шведа по имени Эйнар Берглунд, который эмигрировал в Америку в начале двадцатого века. В Швеции хватало неприятных вещей, будь то обязательная воинская повинность, лютеранские пасторы, которые совали нос в жизнь прихожан, или социальная иерархия, исключавшая всякое движение наверх, но, если верить истории, которую Дороти рассказала Уолтеру, Эйнар уехал из-за ссоры с матерью.

Эйнар был старшим из восьми детей, наследником фермы в южном Остерланде. Его мать – возможно, не первая женщина, разочаровавшаяся в браке с представителем рода Берглундов, – буквально боготворила своего первенца, одевала его наряднее, чем братьев и сестер, пичкала сливками и освобождала от домашних обязанностей, чтобы он мог посвятить себя учебе и уходу за собой. (“Самый тщеславный человек из всех, кого я знала”, – сказала Дороти.) Солнце материнской любви озаряло Эйнара в течение двадцати лет, а потом случайным образом мать родила позднего ребенка, мальчика, и полюбила его точно так же, как некогда Эйнара, и первенец не смог ее за это простить. Не желая оставаться на втором месте, он отплыл в Америку в день своего двадцатидвухлетия и никогда больше не возвращался в Швецию и не виделся с матерью. Эйнар с гордостью утверждал, что совершенно разучился говорить на родном языке, и при малейшем поводе пускался в длинные рассуждения по поводу “самой глупой, заносчивой, узколобой страны на свете”. Он стал очередным участником американского эксперимента – эксперимента, который с точки зрения статистики не удался с самого начала, потому что переполненный Старый Свет в поисках новых земель покидали отнюдь не самые дружелюбные люди, а личности, не способные ужиться с окружающими.