Свобода и любовь (сборник)

Канителились, канителились, путали, путали. Теперь вину на меня своротить хотят. Такую кашу заварили, что и сам дьявол не расхлебает. А теперь, нате-ка, выкуси! Ответчицей Марию Семеновну сделали… Чтобы я поганый гриб от съедобного не отличила? Чтобы я поганый гриб в кушанье положила? Да как же обиду-то такую на человека возвести! Двадцать лет у плиты. Не простая повариха – кухарка за повара!.. Одних аттестатов-то пачка целая. Покойница генеральша Гололобова на что важная была, а меня не иначе как Мария Семеновна звала. И миллионеры Покатиловы к Рождеству мне цепочку золотую и часы подарили. За соуса… А теперь поди ж ты, что придумали? «Мария Семеновна директора погаными грибами обкормила!..» Не ждала я такой обиды, служила, старалась… Василису-то эту жалела, ни разу про любовницу мужа при ней словом не обмолвилась… А вот те людская благодарность!.. Одна несправедливость! А еще коммунисты…

– Что вы сердитесь-то да обижаетесь, Мария Семеновна? – с аппетитом уплетая суп, рассудительно возражает Вася. Не все ли равно, что говорить велят? Правду-то в мешке все равно не утаишь. А отвечать вам не придется. Это так больше, чтобы скандалу меньше, про грибы врут… А мне так нравится это. Запу-у-тано! Страсть!.. Что тебе кинематограф… Весело!

– Нашел веселье, глупый ты мальчишка!.. Там человек помирает, а он веселье!.. И что теперь за время настало? Жизни-то никто не жалеет. Чуть что – паф-паф! – и пристрелили человека… Потому и своей жизни не жаль… А все оттого, что Бога забыли!..

– Ну, пошла о Боге!.. Я вот хоть и не коммунист, а в Бога не верю.

– И очень плохо, что не веришь… Да ты чего расселся да языком мелешь, а дела не делаешь? Подсоби хоть тарелки прибрать… Ишь, черти доктора-то сколько посуды испачкали… Все им чаи да угощенье всякое… А все равно сделать ничего не могут… Как Богом положено, так и будет. Я так и фуфыре это сказала, прислуге полюбовницы Владимира Ивановича… Только я ужин докторам подавать стала, прибегает сюда с черного хода. Юбками шуршит, передничек батистовый, на голову будто бабочку белую нацепила, хвостом вертит. «Барыня, говорит, моя прислала узнать, как, мол, здоровье Владимира Ивановича». А так, говорю, здоровье его, что вот-вот Богу душу отдаст, потому Бог за грехи всякого карает. А своей барыне-потаскухе скажи, чтобы лучше в церковь пошла да покаялась… Небось, не кто иной, как она, человека-то загубила.

С Василисой Мария Семеновна молчалива, скупа на слова, зато как какого другого собеседника найдет – не остановишь!

В доме вдруг тихо-тихо стало… Сутки шла толчея, правленцы, сотрудники забегали; доктора совещались… Лиза ночью с Васей сидела, чтобы не одна томилась, не одна исхода ждала… Мучит Лизу: будто и она тут виновата, очень против Владимира Ивановича Васю настраивала.

– Не ты, Лиза, сама я себя настраивала… А как смерть в глаза глянула поняла, что нет дороже его на свете!.. Как я могу теперь без него жить остаться? Ведь это я его сгубила…

И сейчас сидит Вася у постели Владимира, рукой кудрявую голову свою подперла. И думает она о том, что, если бы Володя умер, и она бы жить не осталась… Революция? Партия?… Но ведь партии нужны люди такие, чтобы на совести преступления не было. А у Васи навсегда бы это осталось: сгубила Владимира! Было бы из-за чего! Из-за бабьей ревности!.. Кабы Володя в самом деле с негодяем вроде Савельева шахермахерства покрывал и, значит, против народных интересов шел, еще было бы Васе прощенье. А то из-за другой бабы на смерть друга послать.

И какого друга!.. Думала: не любит! Как же не любит, когда вон на что пошел, на смерть себя обрек. Значит, и ему, Володе, не мила жизнь без нее, без Васи? Хоть и боль великая на сердце у Васи, а от этого сознанья плакать хочется. Не горько, а сладко покаяние…

Глядит Вася на мужа любимого, а сама нежно так шепчет: «Простишь ли меня, ненаглядный? Забудешь ли зло мое, драгоценный ты мой?»

Пошевелился Владимир. Беспокойно голову ворочает.

Пить… Пить…

Сейчас, родной, сейчас, мой желанный. Подымает Вася осторожно голову Володи с подушки, как сестра учила, питье дает.

Напился Владимир. Глаза открыл. На Васю глядит. Глядит, а точно не видит. – Лучше тебе, Володечка? – заботливо нагибается к нему Вася.

Володя не отвечает. То откроет, то закроет глаза.

– Иван Иванович здесь? – слабым голосом.

– Нет, он уехал. Он тебе нужен? – Кивает.

– Вызовите его… По телефону.

Но тебе доктор не позволил делами заниматься… На лице Владимира нетерпение и страдание.

– Не терзай же меня хоть сейчас… Вызови. – И глаза закрыл.

Сжалось сердце у Васи. Зачем так сказал: «Не терзай хоть сейчас?» Значит, не прощает ей, что до муки смертной довела?

Вызвала Вася Ивана Ивановича.

Как пришел, Владимир Васю попросил уйти. Один хочет быть с Иваном Ивановичем.

Вышла Вася в сад.

Куст пунцовых роз доцветает. Пышно красуются георгины… Солнце жаркое, печет руки, плечи, голову… Не ласкает, как весной, обжигает. Сад разросся буйно, переплелись кусты жимолости с сиренью, завились плющом. А небо от жары не голубое, а будто расплавленное серебро.

Ходит Вася по горячим дорожкам.