Свобода и любовь (сборник)

Мнется Вася, неловко как-то, даже щеки покраснели. Поглядела на нее с минуточку Мария Андреевна. Внимательно. За плечи взяла.

– Идемте ко мне в кабинет. Давайте вас освидетельствую.

Расспрашивает Мария Андреевна Васю: про аппетит, про месячные, про головокружения… Будто наперед все знает. Исследует Васю.

Неловко Васе, неприятно. Еще никогда Вася у женского доктора не бывала. Даже чуть жутко, как на кресло для исследования лечь пришлось.

Одевается Вася, руки дрожат, никак крючков не застегнет.

А Мария Андреевна в белом халате у раковины стоит, руки тщательно мылом да щеточкой моет. Молчат обе.

– Вы, голубушка, товарищ Василиса, уже не знаю, порадую я вас или огорчу, а только сомнения никакого. Вы в положении. Беременность.

Беременность?

Удивилась Вася. И тотчас будто улыбка по душе прошла: «Ребеночек? Это хорошо».

– Вы что же, теперь к мужу обратно уедете? – утирая руки шитым полотенцем, спрашивает докторша в белом халате.

– К мужу? Нет, – Вася отрицательно качает головою. – К нему больше не поеду. Мы с ним врозь теперь… Каждый по своей дороге.

– Разошлись? Как невовремя! Как же вы-то теперь, голубушка, будете? Может, еще дело поправимое, а? Где же вам одной с ребенком… Хрупкая вы.

– Я не одна. Завтра на ткацкие еду. Там хорошая ячейка… Все больше женщины, ткачихи. Вместе ясли наладим. Я и то хотела вас спросить: как это вы ясли на «окупаемость» перевели? Растолкуйте, посоветуйте.

Заговорили о яслях, о субсидиях, о взносах, об оплате профессионалов. Забыла Вася про свою «новость». Только, как прощаться стали, сама Мария Андреевна напомнила:

– Вы не очень-то на работу налегайте. Помните, что здоровье у вас не крепкое… Боюсь я за вас, голубушка.

Советы дает – того нельзя, да другое полезно. Слушает Вася, запоминает. Ради ребеночка. Пусть будет ребеночек здоровый… Малый такой, беспомощный…

Вышла на улицу Вася. А сама идет да улыбается.

Ребеночек! Это хорошо. Другим бабам пример покажет, как ребенка «по-коммунистически» воспитать. Вовсе нечего там семью, да кухню, да хлам всякий заводить. Ясли наладить… Общежитие «на окупаемости»… На примере нагляднее.

Думает Вася об «окупаемости» и о ребеночке забыла. А о Владимире так и не вспомнила. Будто и не отец он.

Укладывается Вася. Шкатулка подвернулась. В ней Володины письма. Портрет его. А на самом верху узенький цветной конверт. Письмо Нины Константиновны.

Поглядела на него Вася. В руках повертела. Наизусть знает, а снова прочитать хочется. Свою боль бередит, а удержаться не может. Начнет читать, и пойдет тоска грызущая со змеиным жалом по сердцу гулять. За ней холод придет. Холод, злоба на Владимира. Зачем лгал? Зачем обманывал?

Взяла Вася письмо. К окошку поближе присела. Вечереет. Развернула знакомый листок.

Читает внимательно. Слово за слово.

А тоски грызущей нет. А змейка ядовитая – мучительница – будто жалом ослабела. Сердце Васино в покое оставила.

Вместо змейки привычной жалость в сердце Васином нежданно зародилась. Жалость к слезам Нины Константиновны. Жалость к тоске, к боли-обидам другого женского сердца. Вспоминает Нину, как с музыки шла да кончиком пальцев слезинки утирала… За что страдала? За что муку этакую принимала? Ребеночка ждала… Ребеночка выкинула. За что?

Подошла Вася к столу. Грушины выкройки в сторону сгребла, чернила на стол поставила. И за письмо: