Свобода и любовь (сборник)

На столике перед диваном недопитый утренний кофе, а на душе леденящий страх и тоска, тоска-опасность еще не миновала… Мало ли что в утешение ему мог сказать врач. Морфий, боли, лихорадка… И как могла она мучиться какими-то обидами, глупыми переживаниями, когда вот оно, вот настоящее, непоправимое горе. Глянуло в глаза – и все остальное стерло. Все побледнело, стало таким мелким, ничтожным.

XI

Прошло три длинных пустых дня. Три ночи, полные часов одинакового, тревожного раздумья, утомительно-пестрых снов, пробуждений, как от толчка: «Сеня. Что с ним?»

Раз ей ясно почудился Сенин голос. Наташа испугалась: а что, если это предчувствие?

Много раз за день Наташа бегала к отельному швейцару узнать, убедиться: не было ли телеграммы, телефона, посыльного… Лакеи насмешливо перешептывались и почтительно осведомлялись: оставляет ли еще monsieur комнату за собой или совсем уехал.

Разумеется, оставляет, monsieur просто болен, лежит у друзей, это удобнее, чем в гостинице… Ей досадно. Зачем она объясняет. Точно оправдывается. Не все ли равно, все, все… кроме того, что с ним, с Сенечкой? Она не сомневается более, что болезнь приняла серьезный оборот. Если б Сенечка был «в памяти», в сознании, разве бы не нашел способа известить ее. Успокоить… Только бы знать, что он жив, только это… С остальным со всем она теперь примирится.

Часы ползли медленно, мучительно вяло. Ей казалось, что прошли часы, а стрелка едва передвинулась на минуту.

Работа совершенно не шла. Выйти из дому боялась: а вдруг посыльный или телефон.

К вечеру третьего дня у Наташи созрело решение: справиться по телефону у профессора. Не было сил длить эту пытку. А впереди предстояло самое страшное: ночь. Будь что будет.

Наташа позвонила. И сама испугалась. А что, если лакей перепутает, что, если там Анюта? Что, если…

– Que desire madame[2]? – Это лакей, явился на ее звонок. Наташе кажется, что он застал ее врасплох, что она сама не знает, что спросить по телефону, что лакей непременно напутает.

Она заказывает чай.

И лакей, осведомившись, с лимоном или со сливками, исчезает, мелькая белой салфеткой. И снова Наташа бесцельно бродит по комнате, слоняется с чувством тупой боли где-то возле сердца, с мучительными образами в голове, от которых хочется стонать и заламывать руки…

На башенных часах бьет девять. Последняя надежда на посыльного, на телефон потухает. И Наташа решительно звонит опять лакея.

Он является не скоро. Равнодушный, не знающий, как ей трудно казаться спокойной, как трудно толково, ясно, чтобы не перепутать, объяснить, как и куда надо звонить, что спросить, что сказать.

– Не надо говорить «мадам»… Просто «русские друзья» беспокоятся, спрашивают…

– Я понимаю, понимаю, – успокаивает ее лакей и скрывается, унося на записочке номер телефона, имя Семена Семеновича и фамилию русских друзей.

Наташе кажется, что это самое главное, что она только потому так ждет лакея с ответом, так волнуется. Только бы все с телефоном сошло «гладко», не взволновало бы, не напугало бы Сенечку…

Теперь Наташа уже не маячит по комнате. Она сидит на кончике дивана, вся напряженная, как струна. Сердце бьется не в груди, а где-то в горле. Мешает глотать. Сейчас, сейчас она узнает… Что? Думать страшно… Минуты ползут, ползут… Почему так долго? Пять, семь, десять минут. Отчего лакей не возвращается? Может быть, новость слишком страшная. Лакей не решается сказать. По сердцу проходят леденящие волны. Жутко до дурноты. Мелькает мысль; а вдруг через час она будет жалеть об этих ужасных минутах, когда еще теплилась, шевелилась надежда?

Стук в дверь.

– Войдите, войдите!

Слова выдавливаются с трудом.

Вопрошающий, молящий взгляд на лакея. Но он не торопится. У него в дверях завязла салфетка, раньше надо ее высвободить.

Monsieur велел благодарить своих русских друзей, чуть шевелится усмешка под усами лакея, за их заботу, monsieur много лучше. Он уже гулял сегодня по комнате, а сейчас monsieur готовится ко сну.

Наташа не шевелится. Молчит.

– Это все. Мадам больше ничего не прикажет?

– Нет. Ничего.

Еще раз мелькает белая, салфетка – и Наташа одна.

Наташе казалось, что, если лакей принесет ей весть надежды, хоть слабый луч ее, она зальется слезами невыразимого счастья… И вот та самая весть, за которую Наташа час тому назад готова была отдать свою жизнь, а теперь она стоит растерянная, непонимающая. И к сердцу подкатывает новая мука горькой, едкой обиды.

Что же это? Что?… Он, Сеня, нежный, добрый Сеня, боящийся нанести царапинку Анюте, так пытает, так мучает ее, Наташу? За что? За что?… И он смеет говорить, что «любит» ее.

Наташа характерным своим жестом гордо закидывает голову, как будто Сеня тут, как будто он видит ее…

Нет, такой обиды душа не прощает.

XII