Свобода

Со временем он настолько устал, что попытался донести до нее, что больше не хочет быть ее лучшим дружочком. Это решение не было сознательным — скорее это был побочный продукт досады на занудную сестру, которую так легко было привести в ужас и ярость, пригласив домой кучу друзей и надравшись с ними виски, пока родители ухаживали за больной бабушкой в Гранд-Рэпидс. На следующую ночь он старался трахать Конни с особенным шумом, оперевшись на стену, отделявшую его спальню от спальни Джессики: ей пришлось включить на полную громкость своих омерзительных Belle and Sebastian,[73] а после полуночи заколотить в запертую дверь его спальни побелевшими костяшками.

— Блин, Джоуи, немедленно прекрати! Сейчас же! Ты меня слышишь?

— Да я тебе тут одолжение делаю!

— Что?!

— Тебе же хочется на меня донести? Пожалуйста, вперед!

— Я сейчас же звоню отцу!

— Давай! Ты что, не слышала? Я же сказал, что делаю тебе одолжение!

— Ты, наглый маленький блядун! Я пошла звонить отцу! — пока Конни, совершенно голая, с покрасневшими сосками и губами, сидела не дыша и смотрела на Джоуи со смесью ужаса, восторга, преданности и наслаждения во взгляде, который помог ему ясно осознать — как ничто другое до и очень немногое впоследствии, — что быть его девушкой и соучастницей было для нее в миллион раз важнее любых правил и законов.

Он не предполагал, что бабушка умрет на той же неделе — она не была такой уж старой. Плюнув, можно сказать, в колодец накануне ее смерти, он автоматически поставил себя в невыгодное положение. Невыгодное настолько, что на него даже никто не кричал. На похоронах в Хиббинге родители просто отвернулись от него, предоставив ему в одиночестве вариться в собственном чувстве вины, в то время как остальные родственники сплотились перед лицом горя, которое ему нужно было переживать вместе с ними. Кроме Дороти, у него не было ни бабушек, ни дедушек. Один эпизод поразил его в раннем детстве: она дала ему подержать свою искалеченную руку, и вдруг он понял, что это по-прежнему человеческая рука и в ней нет ничего страшного. После этого он никогда не отказывался порадовать ее во время ее приездов. Она была, возможно, единственным человеком, по отношению к которому Джоуи всегда был стопроцентно хорошим. И вдруг она умерла.

За похоронами последовало несколько недель передышки, несколько недель долгожданного охлаждения со стороны матери, но постепенно она вновь к нему прилипла. Его откровенность насчет Конни послужила для нее предлогом, чтобы излить ему душу. Мать попыталась сделать его своим Доверенным Лицом, и это оказалось еще хуже, чем быть ее маленьким дружочком. Это был хитрый и беспроигрышный ход. Все началось с того, что как-то раз она уселась на его кровать и принялась рассказывать, как в колледже ее преследовала помешанная наркоманка, которую она тем не менее любила, а его папа — не одобрял.

— Мне хотелось кому-нибудь рассказать, но с папой я говорить не хочу. Я вчера заехала забрать новые права, и она стояла передо мной в очереди. Я не видела ее с той ночи, как повредила колено. Двадцать лет с лишним. Она страшно располнела, но я узнала ее. И я так испугалась. Поняла, что чувствую себя виноватой.

— Почему ты испугалась? — неожиданно для самого себя спросил он, словно психотерапевт Тони Сопрано. — Почему — виноватой?

— Не знаю. Выбежала на улицу прежде, чем она меня заметила. Так и не забрала свои права. Но я испугалась, что она повернется и увидит меня. Испугалась того, что могло произойти. Понимаешь, я вообще не лесбиянка. Поверь мне, я бы знала — у меня половина старых друзей нетрадиционной ориентации. А я — нет.

— Приятно слышать, — сказал он, глупо улыбаясь.

— Но вчера, увидев ее, я поняла, что была в нее влюблена. И не могла с этим справиться. А теперь она так характерно опухла, словно сидит на литиуме…

— Что это?

— Для тех, у кого маниакально-депрессивный психоз. Биполярное расстройство.

— А.

— И я ее бросила, потому что папа ее терпеть не мог. Она страдала, а я так никогда ей и не позвонила и выбрасывала ее письма, не открывая.

— Она тебе врала. Жуткая личность.

— Знаю, знаю. Но все равно чувствую себя виноватой.