Свобода

В последующие месяцы она поверила ему множество тайн, которые на вкус были точно конфетки с мышьяком. Некоторое время он считал, что ему повезло, что у него такая крутая и общительная мать. В ответ он рассказывал ей о разных извращениях и мелких проступках его одноклассников, пытаясь поразить ее распущенностью своих друзей по сравнению с ее молодостью. И однажды, когда они говорили об изнасилованиях, ей показалось уместным сообщить, что ее саму в юности изнасиловали, но он не должен говорить об этом Джессике, потому что она не понимала мать так, как он, — а Джоуи понимал ее как никто. Впоследствии он не мог уснуть по ночам, чувствуя бешеную ненависть к насильнику и несправедливости мира, и вину за все те огорчения, которые он причинил матери, и гордость за то, что ему дан доступ в мир взрослых секретов. А потом в одно прекрасное утро он проснулся и понял, что ненавидит ее так сильно, что физически не может находиться с ней в одной комнате. Это напоминало химическую трансформацию. Как будто мышьяк начал проникать в его органы и костный мозг.

Этим вечером его ужаснуло то, как неглупо она разговаривала. В этом и состояла суть ее упреков. Она, видимо, не очень удачно справлялась с жизнью, но не по глупости. Скорее наоборот. У нее было комически-трагическое ощущение себя, и она словно искренне извинялась за свое поведение. Но все равно упрекала его. Как будто она говорила на каком-то изысканном, но умирающем туземном языке, и молодому поколению (т. е. Джоуи) следовало либо сохранить его, либо ответить за его гибель. Или как будто она была одной из папиных вымирающих птиц, щебечущей в лесу свою устаревшую песню в отчаянной надежде заинтересовать ею какую-нибудь добрую душу. Она словно противопоставляла себя всему остальному миру и всем своим поведением упрекала его за то, что он предпочитает стать на сторону остального мира. Но кто мог винить его за этот выбор? У него была своя жизнь, которой он пытался жить! Проблема заключалась в том, что в юности он дал слабину и продемонстрировал ей, что понимает ее язык и слышит ее песню, и теперь она постоянно напоминала ему, что эти его способности никуда не исчезли, — на случай, если ему вдруг захочется ими воспользоваться.

Тот, кто мылся в душевой комнате, выключил воду и теперь вытирался. Дверь в гостиную открылась и закрылась, открылась и снова закрылась, мятный запах чистки зубов приплыл от раковин в кабинку Джоуи. От слез у него случилась эрекция, он достал член из трусов и схватился за него, как за соломинку. Если сжать его, головка становилась пугающе огромной и почти черной от прилива венозной крови. Ему так нравилось смотреть на это, его так успокаивало чувство защищенности и независимости, которую давало созерцание этой омерзительной красоты, что кончать и лишаться этой твердости не хотелось. Правда, ходить целыми днями со вставшим членом ему тоже не хотелось. Как Блейк, например. Джоуи не хотелось быть Блейком, но еще меньше ему хотелось быть Доверенным Лицом матери. Несколькими дергаными движениями он помог себе кончить в пасть унитаза и тут же спустил воду.

В своей угловой комнате Джоуи обнаружил Джонатана, который читал Джона Стюарта Милля и смотрел девятый иннинг чемпионата по бейсболу.

— Все очень запутанно, — сказал Джонатан. — Мне жаль «Янки».

Джоуи, который никогда не смотрел бейсбол один, но охотно составлял компанию другим, присел на кровать. Рэнди Джонсон стремительно посылал мячи одноглазому игроку «Янки». Счет был 4:0.

— Может, еще отыграются, — сказал Джоуи.

— Это вряд ли. Прошу прощения, с каких пор сборные через четыре сезона участвуют в чемпионатах? Я еще не привык, что у Аризоны вообще есть команда.

— Рад, что ты начал прозревать.

— Не пойми меня превратно. Нет ничего слаще проигрыша «Янки», желательно — в один ран, желательно — с подачи Хорхе Посады, чуда-без-подбородка. Но бывают годы, когда тебе вроде как даже хочется, чтобы они выиграли. Это такая патриотическая жертва, которую мы все должны принести ради Нью-Йорка.

— А я хочу, чтобы они каждый год выигрывали, — сказал Джоуи, хотя на самом деле ему было почти все равно.

— С чего это вдруг? Разве ты не за «Твинс» болеешь?

— Все дело в том, видимо, что мои родители ненавидят «Янки». Папа любит «Твинс», потому что они мало получают, а тут уж «Янки», конечно, главные враги. А мама просто ненавидит Нью-Йорк.

Джонатан с интересом на него взглянул. До этого дня Джоуи говорил о родителях ровно столько, сколько требовалось, чтобы не пошел слух, что он что-то скрывает.

— А почему она ненавидит Нью-Йорк?

— Не знаю. Видимо, потому, что она там выросла.

Тем временем на экране Дерек Джетер выбежал на вторую базу, и игра закончилась.

— Какой сложный букет эмоций, — сказал Джонатан, выключая телевизор.