Сволочь

— Очень рада, что ты меня цитируешь, — усмехнулась Люсьена. — И хорошо, что чувство юмора тебе не изменяет. Значит, и со всем остальным ты справишься. Погоди минутку.

Она прикрыла окно, но через несколько секунд снова открыла его и поставила на подоконник мою сумку.

— Я на всякий случай собрала твои вещи, — сказала она. — Думала оставить их у администратора, если ты вдруг хватишься. Так что, может быть, не так уж и плохо, что ты вернулся. Лови!

Она бросила сумку вниз. Я не шелохнулся. Сумка шлепнулась на землю.

— Какой ты все-таки нерасторопный, — сказала Люсьена. — Ну, бери свои вещи и прощай.

— Зубную щетку положила? — спросил я.

— Конечно.

— Это хорошо. У каждого должна быть своя зубная щетка…

— И губная гармошка, — закончила Люсьена. — Вот видишь, солнышко, — я тебя тоже цитирую. А теперь у меня к тебе последняя просьба: не карауль меня у выхода. Не нужно. Ни к чему. И еще: ты сейчас, наверно, захочешь выкинуть в сердцах свой букет или сунуть его в первую попавшуюся урну. Не делай этого. Ты же не мальчик, хоть мне и нравилось называть тебя так, а мужчина. Лучше подумай — может, есть на свете человек, который заслужил эти розы.

— Ты права, — сказал я. — Такой человек есть. У меня к тебе тоже последняя просьба.

— Да, солнышко, какая?

— Выброси мне в окно бутылку из-под коньяка, который я принес в нашу первую ночь. Даю слово, что поймаю.

— Странная просьба. Но у меня нет ни времени, ни желания удивляться. Подожди!

Она удалилась в глубь гримерки, на сей раз не прикрыв окно. Я с трудом удержался, чтобы не вскарабкаться наверх. Вместо этого я сложил руки на груди и постарался придать своему лицу как можно более небрежное и насмешливое выражение.

— Лови, солнышко! — Люсьена снова появилась в окне, ее вытянутая рука сжимала горлышко пустой бутылки. Затем она медленно разжала пальцы, и бутылка полетела вниз. Я рванулся вперед и в последнее мгновение поймал ее.

— Молодец, мой маленький, — сказала Люсьена. — Ты не такой нерасторопный, каким кажешься. Расстанемся на этой светлой ноте.

Она улыбнулась мне и закрыла окно. На этот раз окончательно. Я поднял с земли бутылку и положил ее в сумку. Затем еще некоторое время постоял, словно ожидая, что сейчас за окном послышатся рыдания Люсьены, что она, конечно же, нарочно устроила этот спектакль, чтобы мне было не так горько расставаться с такой стервой. Но никто не заплакал.

Я постоял еще немного, а затем побрел с букетом и сумкой ко входу в Октябрьский дворец. Из фойе я направился прямиком в буфет. Людей там было совсем немного, а за прилавком стояла незнакомая женщина лет сорока с гладко зачесанными под чепец волосами.

— А где Надя? — спросил я.

Женщина не слишком любезно покосилась на меня.

— Здороваться, вообще-то, надо, — проворчала она.

— Извините. Здравствуйте. А Надя где?

— Выходная сегодня твоя Надя. Передать ей чего?

— Да… вот это. — Я протянул букет.

— Ох ты. — удивилась буфетчица. — Какие Надьке цветы носят. Ты ухажер ее, что ли?

— Нет.

— А кто?

— Да никто.

— А чего ж такие букеты таскаешь?

— А это не ей, — сказал я.

— А кому же?

— Вам.

— Мне?

— Ну да. Чтобы красоты на всех хватило.

— Надо же, — покачала головой буфетчица. — Сроду мне таких не дарили. Белые розы, прям как на свадьбу… Милый, ты чего? — Она тревожно взглянула на меня. — Да ты никак плачешь?

— Нет, что вы, — ответил я, чувствуя в голове звенящую пустоту. — Это у меня глаз подбитый слезится.

— Ну да, подбитый один, а слезятся оба. Вот что, милый, давай-ка я тебе коньячку налью.

— Спасибо, — сказал я. — С коньячком это вы хорошо придумали.

Женщина налила мне полный стакан и велела выпить залпом. Я послушно выпил и попросил еще.

— А не хватит тебе, милый? — с сомнением спросила женщина. — Еще напьешься, разбуянишься.

— Не разбуянюсь, — сказал я, — честное слово. Я за столик сяду и буду его потихоньку пить.

— Ну, смотри.

Она налила мне второй стакан. Я расплатился. Она отсчитала мне сдачу как за один стакан. Я удивился.

— Первый — это как лекарство, — пояснила она. — А за лекарства денег не берут. У нас буфет, не аптека.

— Спасибо, — сказал я. — Ах да, извините, совсем забыл.

Я полез в сумку и достал оттуда пустую бутылку из-под коньяка.

— Вот, — сказал я, — я тут брал у вас, велели вернуть.

— Что это ты у нас брал? — поинтересовалась буфетчица. — Бутылку коньяка?

— Нет, — ответил я, — просто бутылку. Пустую. Тут мой друг выступал, ему для фокуса пустая бутылка нужна была, а он дома реквизит забыл.

Буфетчица с сомнением посмотрела на меня.

— Врешь небось? — спросила она.

— Честное слово, не вру… То есть вру, конечно.

— Другое дело. Да не бойся ты, не выдам я твою Надю.

Я взял коньяк и присел за столик у окна. В буфет вошел тот самый долговязый юнец, с которым я познакомился в первый день конгресса.

— О! — сказал он. — Кого я вижу! Ну, наконец-то, братан. А то я тебя два дня поджидал, чтобы выпить.

— Чего это вдруг?

— Так мы ж договаривались.

— Да? Извини. Забыл в мирской суете.

— Я вижу, братан, в этой мирской суете кто-то подсуетился и оформил тебе фингал под глазом.

— Мир не без добрых людей.

— И кто эта светлая личность?

— Десятка пик.