Сволочь

— Восэм рублей цвэток, — ответил тот.

— Пять штук дайте.

— Нэ таргуясь? — удивился кавказец.

— А надо поторговаться? Хорошо, давайте за девять.

— Х-ха, — оскалился кавказец, сверкнув белыми зубами. — Шютник? Я тоже лублю пашютить. — Тут он глянул на меня повнимательней и, указав пальцем на мой глаз, заметил: — Ты, я вижю, сегодня уже шютил. Падрался, да?

— Подрался.

— Из-за женщины?

— Получается, из-за женщины.

— Пачти маладэц, — похвалил меня кавказец.

— А почему почти? — поинтересовался я.

— Патаму что после драки у тебя не глаз должен быть красный, а кулак.

Я показал ему покрасневшие костяшки пальцев.

— Вах, — сказал кавказец, — пачти савсэм маладэц.

— А почему почти совсем?

— Патаму что глаз все равно красный. Цвэты для нее пакупаешь?

— Нет, — ответил я.

— А для каво?

— Для другой.

Кавказец покрутил головой и поцокал языком.

— Вот теперь савсэм маладец. Хочешь, я букэт тебе бэсплатно прадам?

— Нет, — сказал я.

— Пачиму? — искренне удивился кавказец.

— Потому что своей женщине я сам хочу дарить букеты, а не чтоб другие дарили.

Кавказец показал мне большой палец.

— Тагда с тэбя сорок пять рублей, дарагой.

— Почему сорок пять, если по восемь?

— Было по восэм. А ты до дэвяти датаргавался.

Я пожал плечами и заплатил. Кавказец выбрал пять самых красивых роз, подумал, почесал небритый подбородок и прибавил к ним еще две.

— Это зачем? — спросил я.

— Адну нельзя, шесть палучится, прымэта плахая, — объяснил кавказец. — А так — ты даришь, и я чуть-чуть дарю.

— Спасибо, — сказал я.

— Нэ за что, дарагой. Падэрешься снова — приходи апять. Пашютим вмэсте.

После рынка настроение у меня заметно улучшилось. К тому же, в гастрономе мне почти без очереди удалось прикупить относительно неплохой коньяк, и я с легким сердцем направился к Октябрьскому дворцу, имея в своем распоряжении бутылку коньяка, роскошный розовый букет и подбитый глаз.

Во дворце, где уже было довольно людно, я сразу же направился в буфет, надеясь, что не встречу там никого из знакомых — мне не особенно хотелось объясняться насчет перемен в моей внешности. Надежды эти тут же рухнули, поскольку за прилавком стояла буфетчица Надя.

— Привет, — сказал я, стараясь держаться к ней правой, неподбитой стороной. — Мне чашку кофе и какой-нибудь бутерброд.

— Здоров, почтальон, — откликнулась Надя. — Ух ты, какой букет! Это мне?

— Э-э-э… — замялся я. Мне сделалось досадно за свою недогадливость, потому что цветы от меня Надя точно заслужила.

— Понятно, не мне, — вздохнула Надя. — Укротительнице своей. А бутылки пустые принес?

— Э-э-э, — столь же внятно ответил я.

— И бутылки не принес. Свинья ты, а не почтальон. Дать бы тебе разочек за такое…

— Не надо, — опередил я Надю, — я сам.

Я сжал руку в кулак и, маскируясь собственным профилем, с размаху, но не сильно, зарядил себе в подбитый глаз.

— Возмездие свершилось, — объявил я, поворачиваясь к Наде анфас.

Надя ахнула.

— Ты что. совсем сдурел?

— Я накосячил, я себя и покарал, — смиренно проговорил я.

— Это ж надо так с головой не дружить. Погоди, я сейчас лед принесу.

— Не надо льда, — улыбнулся я. — Дай мне лучше кофе с бутербродом, а то я сегодня не ел ничего.

— Что-то глаз у тебя быстро заплыл, — покачала головой Надя, сострадательно вглядывясь в мое лицо. — И красный уже весь, как буряк.

— Это потому, что ему стыдно перед тобой, — ответил я. — Вот он и прячется, и краснеет. Да ты не переживай, скоро эта дурацкая краснота пройдет, и он станет фиолетовым, как губы у покойника.

— Ну тебя к черту! — Надю передернуло. — Дурак какой. Бери свой кофе с бутербродом и садись где-нибудь у стенки, чтоб тебя видно не было. Псих ненормальный. У меня ж теперь весь день руки трястись будут.

Я и в самом деле присел у стеночки, где можно было не слишком себя афишировать, с удовольствием жуя и попивая. Спустя некоторое время в буфет наведались мои друзья-фокусники. Мне во второй раз за день захотелось сделаться невидимым, и опять не удалось.

— Ага! — с присущей им деликатностью заорали мои друзья на весь буфет. — Привет укротителю укротительниц!

— Рты закройте, — прошипел я.

— Да ладно, не скромничай, распутная тварь… Мамочка родная, что это у тебя с глазом?

— Поцелуй бешеного зверя, — буркнул я.

— Это Люсьена тебя приложила?

— Зося, леопардиха. Я их вчера ночью перепутал.

— А мы тебя предупреждали, что она стерва.

— Полегче насчет стервы. А то я вам такие же фрески под глазами устрою.

— Ладно, не кипятись, рыцарь. Так что, сегодня к нам после концерта?

— Не-а.

— Опять, что ли, к Люсьене? Тебе одного подбитого глаза мало?

— Мало. У меня их все-таки два.

— Смотри, как бы ни одного не осталось. Ох ты, какие розы! Она тебе, значит, в морду, а ты ей цветы?

— Каждый дает другому то, что может.