Сволочь

— Не забывайте! — возвестил он. — Не забывайте, что тем самым мы поклоняемся не месту сборищ неверных, но новому дару Джибрила! Нет, мы не отступаем от заветов Пророка, наоборот — показываем, что не глухи и не слепы к новым знамениям, и нет в нас никакой косности, в чем лживо винят нас кафиры, сиречь, неверные. Загляните в сердце свое, и увидите — не к святотатству зову я вас, а к Большому джихаду во имя Всевышнего. Поэтому вновь призываю: помолимся же в сторону горшка, братья!

Убежденные речью имама, присутствующие вновь пали ниц и вознесли пламенную молитву. Поначалу они чувствовали себя непривычно и неуютно — их тела, приученные с детства, сами невольно разворачивались к Мекке, в сторону священной Каабы. Но затем слова молитвы увлекли за собой их мысли и души, и телесные неудобства сами собой исчезли. То была в самом деле проникновенная молитва, исполненная любви, веры и преданности Аллаху и почившему собрату. Об убийствах прошлых и предстоящих не было в этой молитве ни слова.

Закончив хвалой Всевышнему и проведя в знак очищения ладонями по лицу, община выпрямилась, готовясь выслушать новую речь имама. Тот, окинув взглядом собравшихся, заговорил.

— А теперь, — высоким, но внушительным голосом произнес он, — я хочу поговорить с вами о джихаде, о священной нашей борьбе. Кафиры и язычники злонамеренно толкуют его как войну, которую мы будто бы объявили всему остальному миру. Им, неверным, невдомек — да простит их Аллах, что слово джихад означает усилие, и в первую очередь усилие над собой, над собственным несовершенством, над своей алчностью, трусостью, неверием и сомнениями. Это и есть Большой джихад, который каждый из нас объявляет себе.

Присутствующие одобрительно закивали, восхищенные мудростью имама и чеканностью его формулировок.

— Но, — продолжал имам, — есть и Малый джихад, который, хоть и мал, требует великих усилий. Это защита священной веры от кафиров, которые подвергают кощунству и насмешкам все завещанное нам великим Пророком — да будет благословенно имя его — и переданное ему Аллахом через архангела Джибрила. Долг наш — обратить неверных в истинную веру, а если они будут упорствовать в своих заблуждениях — охранять ее огнем и мечом. Это и есть наш Малый джихад, наш газават[41]

. И дабы приступить к главному, к Большому джихаду, нужно начать и закончить Малый. Пока существуют кафиры, мы не можем со спокойной совестью перейти к духовному очищению. Так пусть же они либо встанут на нашу сторону, либо погибнут!

— Либо встанут на нашу сторону, либо погибнут! — словно в трансе повторила община, теснящаяся в зеленом дворике.

— Теперь же, — имам чуть понизил голос, и тот зазвучал еще проникновенней, еще доверительней, — вам надлежит избрать вождя для этой нелегкой борьбы.

Собрание оторопело.

— Как? — прозвучал, наконец, одинокий робкий голос, к которому тут же присоединились и другие, более решительные. — Как, почтенный имам, разве не ты наш вождь?

— Конечно, так, — поспешил заверить единоверцев имам. — Я ваш вождь — но духовный. Когда придет время Большого джихада, я открою всем и каждому пути к истине и очищению. Но сейчас, во времена Малого джихада, вам нужен лидер не только с Кораном, но и с мечом в руке, который поведет вас в бой. И если вы все еще колеблетесь, я сам назову вам его имя!

Он поднял указательный палец, изувеченный подагрическими шишками, ткнул им в сторону толпы и выудил из нее низкорослого человечка с длинным небритым лицом, слипшимися на низком лбу прядями жирных черных волос и злющими на весь мир колючими глазками. Выловленный им человечек неожиданно широким и уверенным шагом вышел из толпы, остановился рядом с имамом, поклонился ему, поклонился в сторону Мекки, поклонился в сторону горшка на площади и, наконец, повернулся к общине, буравя ее пристальным взглядом.

Община зашумела в еще большем недоумении — уж слишком разительно отличался новый предводитель от ее покойного вождя и любимца, чернобородого великана, чью память они собрались почтить. Один почтенный мусульманин даже пробормотал — достаточно внятно, чтобы его услышали соседи, и достаточно тихо, чтобы его слова не достигли ушей имама:

— Кто привык идти за львом, не пойдет за шакалом…

Стоявшие рядом фыркнули в бороды, но низкорослый так злобно и пронзительно зыркнул в их сторону, что смех сам собой смолк, а остроумец — высокий, дородный человек с открытым смелым лицом, вдруг ощутил в сердце страх и смутную тоску.

Низкорослый прищурился, еще раз смерил взглядом шутника и его смешливых приятелей, а затем повернулся к остальным. Взгляд его пронесся поверх их голов и остановился, упершись в какую-то невидимую точку. Все невольно оглянулись, подчиняясь магии этого взгляда, словно ожидали увидеть позади нечто особенное, но ничего не обнаружили, кроме стен и крыш соседних домов, после чего с тревожным недоумением уставились на низкорослого.