Сын Духа Святого

Мои глаза застлал какой-то густой туман, в белесой дымке которого попеременно вспыхивали красные огоньки. Меня переполняли ярость, негодование, обида. Я чувствовал себя так, словно меня всего начинили порохом. Проносившиеся в моей голове мысли походили на огненные стрелы. Казалось, еще немного, еще чуть-чуть, и во мне произойдет страшный взрыв.

Я мучительно сжал кулаки, изо всех сил сдерживая в себе рвущуюся наружу злость. Я понимал, что любое проявление агрессии мне сейчас только навредит. Я должен держаться. Держаться изо всех сил, и ни в коем случае не позволить этому ублюдку сбить себя с толку, или запугать.

Как этот следователь был далек от сложившегося в моем представлении образа работника милиции — высоконравственного, толкового человека, который всегда изобличит настоящего преступника, как бы глубоко тот ни спрятался, и непременно оправдает невиновного. До сих пор мне еще не доводилось сталкиваться с милицией. Ни в роли потерпевшего, ни в роли подозреваемого, и ни в каком ином качестве. Мое представление о ней формировалось посредством художественных кинофильмов. Таких, как, например, "Следствие ведут Знатоки". В реальной же жизни я соприкоснулся с милицией впервые.

А может, мне просто не повезло со следователем? Может, этот Тимошенко — всего лишь исключение из правил? А все остальные следователи — как раз такие, какими их изображают в кино?

— Ну так как, будем чистосердечно признаваться, или нет? — донесся до меня раздраженный голос сидевшего напротив Тимошенко.

— Мне не в чем сознаваться, — глухо, но твердо ответил я. — Я Приходько не убивал…

Все дни, что продолжалось следствие, во время которого мне пришлось вытерпеть все, — угрозы и уговоры, издевательства и избиения, — меня не оставляла надежда, что суд меня оправдает. Что уж он-то разберется, что я ни в чем не виноват. Именно эта надежда и не давала мне окончательно пасть духом. Она добавляла мне сил. Невзирая на все давление, я, все-таки, смог выстоять, и не подписал признание собственной вины, чего от меня так рьяно добивался Тимошенко.

Меня просто поражало и возмущало его явное и упорное нежелание искать настоящих убийц. Я недоумевал, как так можно работать? Ведь он обязан соблюдать закон. От него зависят человеческие судьбы. Куда только смотрит руководство Управления внутренних дел? Или оно вообще не контролирует работу своих сотрудников?

Мне раз за разом вспоминался Сморкачев. Ему, наверное, тоже пришлось пройти через все это. Боль и стыд жгли мою душу. Воистину, на меня обрушилось наказание Господне.

Увы, мои надежды на справедливый суд оказались тщетными. Во время процесса мне пришлось испить еще одну горькую чашу, чашу обмана, предательства и подлости.

Шофер Чугунов под присягой показал, что в тот злополучный день он был абсолютно трезв, и что я, дескать, сам напросился отвезти яблоки в город вместо него, объяснив, что хочу побыть дома.

Директор совхоза и агроном подтвердили, что я, якобы, заходил к ним, чтобы испросить разрешение заменить Чугунова. Им, мол, это показалось подозрительным, но они все же пошли мне навстречу. Если бы они знали, что я совершил убийство!…

В общем, я окончательно убедился, что в смерти Приходько была действительно замешана вся эта компания. Но судья, почему-то, этого не понимал. А может, просто не хотел понимать.

Против меня было всё и вся. Моим доводам никто не внял. Адвокат, робкий и безликий шепелявый мужчина, в моей защите особо не усердствовал. В те годы адвокаты еще не играли такой серьезной роли в судебных процессах, которую стали играть позже. Тогда это были, скорее, декоративные фигуры, чем полновесные участники правосудия. Меня признали виновным в предумышленном убийстве, и приговорили к пятнадцати годам заключения в колонии строгого режима.

Сидя на скамье подсудимых, мне было очень тяжело смотреть на мать. Было такое впечатление, что она постарела лет на двадцать. Ее волосы еще больше поседели, лицо высохло, пожелтело, глаза стали какими-то безжизненными. Она молча сидела, слушала, что обо мне говорят, и изо всех сил пыталась сдержать в себе слезы.

После оглашения приговора она подошла ко мне, попыталась улыбнуться и тихо проговорила:

— Возвращайся. Я буду тебя ждать.

Я ничего ей тогда не ответил. Я сидел на скамье, крепко обхватив голову руками, и был потрясен допущенной в отношении меня чудовищной несправедливостью! Почему я должен отвечать за преступление других? Почему в моем деле никто не захотел как следует разобраться? Я был просто растерян от царившего вокруг безразличия, и от своего бессилия что-то изменить.