Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 2

А потом нас согнали с корабля прямо в воду… Многие мои товарищи кричали, сопротивлялись, вообразив, будто нас хотят утопить: но я опять обо всем догадался первым и крикнул, что нам просто велят вымыться. Вот когда я восславил набожность коренных египтян и их чистоплотность!

Вначале я напился, припав к воде, как лошадь; потом долго оттирался песком. Все мои царапины и ссадины заболели, но это купание было блаженством. Я наконец ощутил себя человеком, а не скотом! И я понял, что мне вновь милосердно дарована отсрочка.

Сухой жаркий воздух Египта мог бы подлечить мое колено – его не зря называют целебным; а работать около воды, в тени деревьев… Это была жизнь!

Потом, конечно, я нашел в таком существовании немного радости, – но в первый день я воспрянул духом. Нас построили цепочкой и, связав нам руки одной длинной веревкой, погнали по мощеной дороге в сторону города. Позже я узнал, что это – Абидос, древнейший священный город Осириса. А храм, который нам было предназначено обслуживать, посвящен могущественному Сети, правившему восемь столетий назад: его второй заупокойный храм, помимо главного. Здесь этого фараона помнят куда лучше, чем в его давно заброшенной столице – Уасете, которую ныне называют Фивами.

Нас поселили в большом бараке – рабочем доме, разделенном на клетушки, примыкавшем к северной стороне храма. Там уже жили другие рабы – ливийцы и эфиопы, с которыми у нас не было ничего общего; и они трудились отдельно от нас, однако нас заставили перемешаться с ними, поселив попарно с чужестранцами и отделив от своих. С Артабазом я теперь мог встречаться только на работе! В остальное время воины на стенах зорко следили за нашими передвижениями.

Как я и думал, – и поначалу надеялся, – нам было поручено ухаживать за большим храмовым садом: прежде всего, подавать воду с помощью кожаных ведер и колес вверх по каналам. Без непрерывного полива деревья и цветы быстро погибли бы. В жару это по-настоящему тяжело – особенно когда не можешь остановиться, чтобы самому освежиться этой водой; и хотя ноги мои участвовали в работе меньше, чем остальное тело, мои коленные суставы болели с каждым днем все сильнее. Скоро правое колено тоже начало хрустеть, а к вечеру немело. Это запущенное воспаление, похоже, началось на корабле!

Артабаз делал для меня все что мог. Не будет преувеличением сказать, что мой слуга и преданный друг спас мне жизнь не однажды и не дважды, а много раз: он подменял меня при всякой возможности, не давая воинам и жрецам заметить мою неполноценность! Но я понимал, что долго так продолжаться не может.

Рабов кормили дважды в день – утром и вечером, в большой столовой: нам давали стебли папируса, политые касторовым маслом, иногда грубый хлеб, чеснок, бобовую или гороховую похлебку. Этого было, конечно, недостаточно: и силы наши убывали. Я сознавал, что спасти нас могу и обязан я один! Я единственный знал язык и обычаи Черной Земли, я единственный имел здесь связи! И именно я, – пусть и частично, – был виновен в случившемся…

Нас здесь была только пятая часть из всех – остальных продали в другие концы страны. Это было очень скверно: я опасался, что другим повезло меньше нашего и они угодили в рудники или в каменоломни. Но хотя бы этих товарищей я должен был выручить.

Я очень сожалел, что почти не умею писать по-египетски. Исидор пытался научить меня, и кое-что я усвоил; но за прошедшие годы это немногое позабылось. Я несколько раз пытался заговорить с солдатами – и даже с жрецами: но высокомерные служители Осириса и давно покойного фараона проходили мимо, не замечая рабов, и мы почти не видели их. А охранники отвечали мне только бранью. Но я не терял надежды: я не имел такого права!

Я понимал, что если случится чудо и я вернусь в Карию, царица Артемисия может встретить меня весьма неласково. Я боялся за Поликсену, за детей… Но все это не имело отношения к дню сегодняшнему: главное теперь было вырваться из плена.

Я несколько раз говорил с моими карийцами – с триерархом, с другими, пытаясь ободрить их. Но моряки с каждым днем все больше озлоблялись и отчаивались: им казалось, что я понапрасну дразню их призраком спасения.

Мои товарищи по плаванию с самого начала невзлюбили меня – а теперь я ощущал, как ухудшилось их отношение. Я опасался, что они могут отомстить мне; или, что еще хуже, сорвать злость на Артабазе. Я стал все чаще замечать плотоядные взгляды, направленные на него. Артабаз был самым юным из нас – ему только-только минуло семнадцать; и он казался еще моложе. Теперь, когда мы все расхаживали почти голые, стало видно, что он никогда не превратится в мужчину; и, несмотря на изнурительный труд, мой перс сохранил свою замечательную красоту. Недаром в Вавилоне он служил мальчиком для удовольствий… Даже у меня он порою вызывал вожделение – что говорить о моряках!