Сын Яздона

Поздно ночью Павел, которого, когда выходил, Бета приветствовала поклоном до земли, весь содрогнувшись от этой покорности, потому что принял её за издевательство, вернулся к себе домой взволнованный, возмущённый, полный мыслей, которые не дали ему уснуть.

На другой день землевладельцы, сбежавшиеся в Краков, Лешек, Грифина, увидев Кингу, которая обявила, что хочет уйти в монастырь, начали её умолять, чтобы как пани осталась в Кракове. Благочестивая Кинга, испуганная настойчивостью, убегала от них. Никакая человеческая сила задержать её здесь не могла.

Едва прозвучали погребальные колокола, когда уже кареты княгини Кинги и Иоланты стояли готовые во дворе. Ни одного часа дольше они остаться там не хотели, не могли.

Слуги со слезами падали, прощаясь со своей доброй, милосердной матерью, люди проталкивались. Кинга, не роняя ни одной слезы, мягко отчитывала.

– Бог меня зовёт! – говорила она. – К Его голосу я не могу быть глуха.

Лешек и Грифина увидели, как они вместе с сестрой Иолантой с утра выходили из своей спальни, в монашеских облачениях, с постриженными волосами, босые, перепоясанные верёвками; обе как бы помолодевшие и весёлые.

Грифина, сердце которой привязалось почтением и благодарностью к святой женщине, вытерала слёзы, хватала её руки, с развязностью русинки обнимая, чтобы задержать при себе.

– Дитя моё, – спокойно отвечала Кинга, – никакая любовь и никакая людская сила не способна меня вынудить к пыткам вашей жизни. Этого часа освобождения я ждала всю жизнь.

Я счастлива! Счастлива! Мой Болько пошёл на небеса, сдержав мне клятву. Я с венком на голове иду к моему бессмертному Жениху!

Сказав это, она распростёрла руки, упала на колени и, вытянувшись к висевшему на стене кресту с изображением Христа, страстно начала целовать Его ноги.

Сестра Иоланта, в которой дух был не менее рьяный, не показывала его так явно, как Кинга, для которой глаза и уши людей были безразличны.

Княгиня в упоении, поднимая глаза к небу, восклицала:

– Радуется душа моя в Господе, райским удовольствием наполняется моё сердце. Вот, иду к Тебе, Господи, служанка Твоя! Вот, иду!

Эти слова, сказанные в восторге, сопровождали движения, знаменующие непонятное для других счастье.

– Спешите! – кричала она своему двору. – Мою одежду пусть возьмут бедные, драгоценности пусть идут на алтарь Господа. Ни в чём не нуждаюсь. Этого одного убогого платья хватит мне до смерти. Почему вы оттягиваете моё счастье?

Почему удерживаете меня тут, о, вы, безжалостные? Видите, что духа моего уже тут нет – везите тело только!

Хватая за руку молчащую Иоланту, она обратилась к ней:

– Пойдём, сестра моя милая. Ворота рая ждут нас открытые. Идём! Бежим!

Одни слышавшие люди плакали, другие бросались на колени. Благочестивые капелланы, слушая вдохновлённую, как она, впадали в экзальтацию.

Княгиня по очереди обращалась ко всем, умоляя поспешить. Боялась, как бы какой силой её там не задержали.

В Сонче уже всё было готово для приёма двух сестёр, которые бедным монашкам предлагали себя в слуги. Среди этой занятости отъездом, княгиня Кинга, переходя по очереди от одной своей служанки к другой, увидела перед собой стоящую на коленях Бету.

Та скрывалась за всеми как самая недостойная прикоснуться к одеждам святой пани. Узрев её перед собой, она бросилась на пол, обняла её босые ноги и начала их целовать.

– А ты? – сказала, наклоняясь к ней, Кинга. – Дитя моё, почему бы тебе не пойти с нами? Там слёзы и покаяние станут для тебя легче, дорога освобождения – более лёгкой.

О! Пойдём со мной! Пойдём со мной!

– Не могу, о, моя пани! – поднимая к ней руки, воскликнула Бета. – Нет, эту более лёгкую дорогу я не имею права себе выбрать… должна идти тернистой и опалённой. Я есть карой Божьей для него, я для него знак и объявление… Не размякнет ли это каменное сердце от моих слёз? Не брызнет ли из его глаз капля жалости? Бог указывает мне эту дорогу!

Она припала, рыдая, к ногам княгини и замолчала.

Кинга благословила, творя над её головой молитву.

Стоявшие вдалеке, неизвестно почему, плакали.

В эту минуту старый монах с седой бородой, с бледной головой, в залатанной рясе, перепоясанный верёвкой, вошёл в комнату, как бы давал знать, что пришло время расстаться.

Облик княгини прояснился, она схватила крест, прижала его к груди и, неся перед собой как щит в триумфе, громко молясь, пошла с сестрой к дверям.

Присутствующие по дороге хватали и целовали её платье.

Она не видела уже никого, не слышала ничего, вся в Боге… Не бросив взгляда на этот дом, в котором столько лет прожила, в котором оставалось столько воспоминаний, – она спешно бежала от дворца к костёлу с последней молитвой на свежую могилу мужа.

Там у каменной плиты она ещё раз встала на колени, но молитва продолжалась недолго, и она сразу же встала. Кареты, прибывшие за ней, стояли у дверей костёла Св. Франциска, челядь подняла её на руках и послышался громкий плач.

И кареты уже покатились по замёрзшей дороге к Сончу, а в замке осталась одна Грифина.