Сын Яздона

Там промокшую, ослабевшую тот старый брат, как мог, постарался одеть, напоить и накормить. Не мог даже узнать от неё, что случилось, потому что рассказывать ему она не хотела. Он легко догадался, кто мог быть преступником.

Княгиня Кинга, большая любительница бедных, уже визуально знала Бету, как и Ядвига Силезская. Несколько раз приближалась к ней, и от неё теперь Бета получила это белое облачение, монашеским покроем, и крестик на шею.

Мягкое слово княгини, которая имела дар открывать людские сердца, первый раз за очень долгое время вызвала слёзы на глазах Беты. Не слёзы гнева, какими она не раз плакала раньше, но жалости и покаяния.

Она пошла в задумчивости, пробуя молиться.

Тот дикий смех, который искривлял её уста, возвращался только когда видела Павла. Глядя на него, её охватывало безумие, потом садилась, плакала и пряталась в костёл.

Епископ Павел, первый раз увидев её около дома княгини, и раз даже рядом с ней самой, проникся непомерным гневом.

Ему казалось, что она его там обвиняет и рассказывает о его насилии.

Он тогда снова пылко начал кричать:

– Кто меня избавит от этой безумной? Чтобы глаза мои её не видели!

Верея, который снова больше верил в себя, узнав о спасении Беты рыбаком, – решил исправиться. Те же самые слуги с переодетым ещё для помощи палачём начали её выслеживать.

Не было ничего легче, чем схватить её, потому что она часто бродила по пустынным углам, около кладбищ, за городом.

Одного вечера Верея со слугами стремительно вернулся домой, как безумный. Люди были окровавлены.

Что случилось? Он не ходил с этим хвалиться епископу.

Только громко говорил, что в этот раз уже больше живой её не увидит.

Напав на беззащитную, убийцы действительно жестоко её избили, без жалости, ударили её несколько раз ножом и обливавшуюся кровью бросили, услышав, что приближаются какие-то люди.

Это была повозка, на которой ехали два духовных лица, кои в то время жили при госпитале епископа Иво. Те, увидев окровавленную женщину, которая ещё подавала признаки жизни, остановились, перевязали ей раны и отвезли в госпиталь.

Остатки жизни ещё теплились в несчастной.

Милосердным обычаем святой Ядвиги, обходящая госпиталь княгиня Кинга нашла её там очень слабой, но, кажется, постепенно возвращавшейся к жизни. Узнала в ней свою кающуюся и, тронутая великим состраданием, поручила ксендзам, чтобы, когда восстановит немного сил, отравили её в замок.

Как-то через несколько дней перенесли её туда, а Кинга, всегда ухаживающая за бедными и больными при своём доме, с особенной заботой занялась Бетой.

Ухаживая за телом, набожная пани не забыла о душе, ежедневно читала над ней молитвы, утешала её словом Божьим.

Болезнь продолжалась, но когда однажды опасность прошла, Бета чудесно начала восстанавливать силы и словно вторую молодость и утраченную красоту. Лицо её стало белым и прозрачным, губы смягчила добрая улыбка, какая-то блаженная и спокойная. Могла молиться и плакала, а есть слёзы, которые Бог даёт для утешения, а есть те, которые становятся мучением.

Но как только она своими силами встала, хоть княгиня хотела её задержать, вырвалась от неё и умоляла, чтобы могла дальше жизнь кающейся.

Она надела облачение и цистерцианский поясок, покрыла остриженную голову и, поцеловав ноги благочестивой пани, пошла снова бродить по свету Божьему.

Епископ был приглашён на праздник в костёл Св. Франциска, в котором бывал редко, и с большим выступлением прибыл на торжественное богослужение, когда, сев на приготовленный для него трон, водя глазами по собранию, – побледнел вдруг и затрясся.

Он знал, что Бета была убита. Перед ним снова стоял призрак. Воскресшая монашка была не такой, какой он видел её прежде, когда дерзко смеялась и угрожала ему. Она была другой, словно оживлённой лучом благодати, помолодевшей, красивой, грустной, страшной, как угрызение совести. Стояла пред ним – кающаяся! Взор её не упрекал его, а жалел – а эта жалость его серьёзней мучила, чем насмешка.

Она стояла, сложив руки, молясь, две слезы текли из её красивых глаз.

Епископу вся служба, которую он не видел, не слышал, и должно быть, выдержал её в бессознательном состоянии, показалась ему долгой, как век. Качающегося ксендза должны были, взяв под руки, вести в ризницу; он трясся как в лихорадке и водил безумным взором.

Его, наполовину бессознательного, должны были долго приводить в себя, прежде чем пришёл в себя. Просил слабым голосом, чтобы ему дали отдохнуть в монастыре.

Он боялся встречи у костёльных дверей.

В каморке, когда он вернулся ночью, Верея пришёл броситься ему в ноги. Он был изменившийся, униженный… глаза были заплаканы.

– Милостивый пане! – воскликнул он, стуча себя по груди. – Грешник сострадания не достоин… завтра вступлю в монастырь.

V

Прошло несколько лет.

Вечером все колокола Кракова отозвались траурным стоном. Удивлённые люди выходили из домов и спрашивали друг у друга: «Что случилось?»