Сын Яздона

После смерти Верханца Павел, который нуждался в такой правой руке, а скорее в такой anima damnata, каким был покойный, выбрал себе дальнего родственника, который, подлостью и распутством потеряв всё, два раза осуждённый на смерть, притулился, почти умирая с голода.

Звали его Вит Полкоза, немолодой уже был, от прошлой жизни носил памятку на одной руке, на которой уже ни одного пальца не было. Справлялся оставшимися фалангами. Нос также имел наполовину раздробленный, не в бою, а в корчме, когда его однажды пьяного холопы избили до полусмерти.

Этот Вит, которому ничего не стоило исполнить любой приказ, лишь бы ему от этого было хорошо, уверенный в безнаказанности, а в случае проступка под угрозой тюрьмы, служил епископу, заменяя Верханца. Служил ему как пёс, который не смотрит, на что и на кого лаять.

Ему было поручено вытащить пленников, запереть и поставить около них стражу.

Исполнив это, он появился, уже хорошо напившийся и тем более дерзкий, постоял на пороге, дал знак, а потом сразу на своё место у двери сел. Ни у кого не было желания разговаривать, ему подобало всех развеселить.

Таким образом, зная, что пану больше нравится, он начал:

– На Вавеле все городские каменщики на износ работают.

Пани княгиня приказала разделить стеной дворец на две части, чтобы два пола отделить друг от друга и не подвергать их искушению. Тогда в замке будут два монастыря, чем хвалится её милость.

– И очень! – отозвался епископ злобно. – Князь Болеслав, видя других, наслаждающихся доброй дружбой с женщинами, вероятно, сам захотел бы другой жизни.

– Идёт к тому, – рассмеялся ксендз Шчепан, – что Пясты хотят умереть без наследника. Начало этому положила княгиня Ядвига, отсадив от себя Бородатого, а наша пани направляется по их тропе.

– В самом деле, даже от естественного умножения своего рода воздерживаются, – добавил насмешливо епископ. – У нас их всё-таки достаточно, и чересчур… Один хороший стоил бы этой кучи…

Из-за угла стола выступило смеющееся лицо с прищуренными глазками ксендза Квоки. Носил он это прозвище, под которым его все знали, хотя имел другие родовые имена. Оно досталось ему в награду оттого, что много говорил и на дворе епископа других забавлял.

– Ну что же! – сказал он. – Если бы ваша милость разрешили, для того, чтобы сделать пиршество набожным, как надлежит особам духовного сана, мы на нём могли бы напевать Пястовскую литанию.

Другие от одного упоминания о ней уже начинали смеяться. Епископ вовсе не препятствовал.

Кубки, поспешно наливаемые по кругу подчашим и выпиваемые не мешкая, хорошо приготовили умы к этой насмешливой песне, автором которой был ксендз Квока.

– Нашу литанию! Литанию! – воскликнули из-за стола. – Споём.

Ксендз Квока вылез немного из-за угла, сделал набожную и смешную мину, стиснул руки и громко, церковным образом запел.

– Болеслав Чистый!

– Очисти нас! – отвечали ему хором.

– Благочестивый Болеслав Одоничевич!

– Молись за нас!

– Болеслав Сильный, Зеймовита сын!

– Завоюй нас, если можешь!

– Это бы пригодилось, – вставил епископ.

Тем временем они пели дальше, смеясь и выкрикивая.

– Болеслав Рогатый!

– Не бодай нас ими! – отвечали.

– Если бы ты дал нам сюда своего скрипача, – пробурчал Вит, – тот бы пригодился.

– Малюсенький Болеслав, сын Лысого! – пел Квока.

– Расти постепенно…

– Конрад Черский…

– Не мути нам воду…

– Клеха Конрад Глоговский!

– Женись, раз вылез…

– Конрад Силезский…

– Сиди дома спокойно…

Почти каждый ответ сопровождал всё более буйный смех.

– Братья Пжемыславы и Генрих!

– Пейте пиво Свидницкое!

– На наше кислое не приходите! – добавили другие.

– Хоть бы к нам заглянули, – пробормотал епископ, – не было бы нам с ними хуже, чем сейчас.

– Лешек Чёрный, сын отца сварливого…

– Сиди дома, сиди дома!

– А тут как раз хочет нам на шею дать Болько, не надеясь на потомство, – сказал епископ, – но не сумеет этого!

– Казимир Опольский…

– Расти здоровым!

– Пшемко Познаньский.

– Сиди в своей норе.

– Влодка Куявский, – пел ксендз Квока.

– А когда же им конец будет? – спросил ксендз Павел. – Ты не всех ещё высыпал Пястовичей?

– О, нет! – ответил шут. – Ещё Зеймовита мы имеем на последнюю порцию… а тех в Куявиии и Мазовии десяток.

Смех и разговоры заглушили окончание литании.

– Их достаточно! – говорил автор литании. – Нам не нужно опасатья, что их нам не хватит.

– А это наше несчастье, – подхватил громко епископ. – Всё это почти онемечилось. Есть карлики и недотёпы! Одних жёны держат на поясках, других любовницы. Защищать от татар нас некому, а между собой грызться, биться, сажать в тюрьму, калечить друг друга – предостаточно!

– Святая правда, – добросил ксендз Шчепан, – что если бы мы не имели одной нашей головы в пастыре Гнезненском и силы в епископах, эти края раздробились бы на куски и немцы постепенно бы их проглотили.

При воспоминании об архиепископе Гнезненском по лицу Павла прошлась тень.

– Гнезно! Гнезно! – воскликнул он. – Он в костёле нами командует больше устаревшим обычаем, чем законом.