Сыновья

— Я уверен, что вы, Антон, деловой человек и в конце концов примете единственно верное решение и согласитесь с нашим предложением. Информация, которой мы располагаем, свидетельствует о том, что даже те, кому неожиданно повезло и им удалось вырваться из душманского плена, а таких, скажу вам откровенно, четверо, причем бежали они еще на территории Афганистана, уже находятся в лагерях далекой Сибири. Им всем военно-полевой суд дал по пятнадцать лет. Неужели вы думаете, что сейчас они не жалеют, что убежали от своей судьбы? Мне искренне жаль вас, молодого, современного и умного человека. Для вас же выбора нет, Для оппозиционеров вы — пустое место. В любой момент они вас отправят в небытие, или же вы заживо сгниете в иχ яме. Пакистан неоднократно официально заявлял, в том числе и Советам, что ни одного русского военнослужащего в качестве пленного на территории страны нет. Так что и пакистанскому правительству совершенно невыгодны и неприемлемы любые акции, связанные с вашим побегом или освобождением.

— А как же выкрутятся пакистанцы, если я или кто-нибудь из моих товарищей окажется в вашей стране? — неожиданно спросил Леонов, обдумывая, каким бы образом завладеть хотя бы листком бумаги и ручкой.

— Если вы согласитесь на предлагаемый вариант, — еще больше оживился Роберт, он даже успел бросить в сторону Торн радостный взгляд, — то мы все устроим.

— Каким образом вы все это устроите?

— Очень просто. Вы пишите официальное заявление, что добровольно сдались душманам, и просите правительство любой западной страны предоставить вам политическое убежище. Ну а как вы попали в избранную страну, уже никого не будет интересовать. Вы свободный человек, можете проживать где хотите.

Леонов кивнул на журналы, лежавшие на столе.

— Это в них мои фотографии? Можно посмотреть? — и, не дожидаясь ответа, Антон потянулся к стопке бумаги, взял несколько листов и начал ими вытирать руки.

— О да, конечно, посмотрите, — Роберт сам дотянулся до одного из журналов. — Вот, пожалуйста, здесь они. Я понимаю, что в данном случае, налицо нечестный прием, но что поделаешь, на войне люди хотят обхитрить друг друга. Иначе не выживешь.

Алтон небрежно смял листы бумаги и посмотрел по сторонам: куда бы выбросить. Сделав вид, что не желает выбрасывать бумагу на пол, сунул в карман. В душе парень был рад: фокус удался. Никто из присутствующих ничего не заподозрил.

Полистав журнал, пристально и долго смотрел на фотографии и, с огромным трудом сдерживая себя, подумал: «Господи, и эта грязная провокация подается во многих странах как правда о нас, советских солдатах!»

— Я пойду.

— Вы хотите подумать? — спросил Роберт. — Пожалуйста, думайте. Я надеюсь, что благоразумие возьмет верх.

— Я могу взять ручку и несколько листов бумаги с собой? — рискнул задать вопрос Антон.

— Нет, нет. Писать вам лучше всего здесь, без свидетелей, — поспешно ответил Роберт.

А Торн добавила:

— Зачем вам выслушивать упреки от тех, кто не понимает этой ситуации.

Леонов направился к дверям. Ни Торн, ни Роберт, ни молчавшие все время журналисты не протестовали. Они боялись торопить события, чтобы не спугнуть солдата.

Придя в камеру, Антон рассказал обо всем Тамарину и Николаеву. Они тщательно разгладили оба листа бумаги и ломали голову, как добыть ручку или карандаш.

Наступила ночь. Леонов долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок. Все его мысли были о побеге, и он обдумывал все новые и новые варианты. Уснул он поздно, а проснулся от разрывающего душу крика:

— Серега, Серега, зачем ты это сделал! Сергей! Леонов вскочил на ноги и увидел, что в петле, сделанной из разорванной рубашки, висел Мещеряков. Сережа повесился ночью.

«ПРОШУ ВАС СЧИТАТЬ МЕНЯ СВОИМ СЫНОМ…»

Вера Федоровна находилась в больнице уже десять дней. Ей стало лучше, и Вера Федоровна просила врача выписать ее. Врачи колебались, опасались за ее здоровье.

Как-то после обхода врачей в палату вошел ее сын Сергей вместе с высоким симпатичным десантником. Десантник молча подошел к постели и, не обращая внимания на то, что в палате лежали еще три женщины, опустился на колени, притянул к своему лицу руки Веры Федоровны и, целуя их, сказал:

— У меня нет мамы, я прошу вас считать меня своим сыном. Мы с Колей были как братья, и я ему обязан жизнью.

Только сейчас Вера Федоровна поняла: к ней пришел Банявичус. Она притянула к себе его голову и поцеловала.

— Здравствуй, Альгирдас! Здравствуй, сынок!

Все были взволнованы этой встречей и не могли без слез слушать десантника. Плакали и обе женщины врачи, которые вошли в палату вслед за парнями. Одна из них, лечащий врач, подошла к Вере Федоровне, взяла ее руку, чтобы пощупать пульс.

Вера Федоровна попросила:

— Алла Кирилловна, милая, для меня самое лучшее лекарство — это приезд Альгирдаса. Я вас очень прошу, выпишите меня.

Ее поддержал Банявичус.

— Доктор, если можно, выпишите Веру Федоровну. Завтра сюда приезжают мои друзья Турлаков и Шувалов. Нам предоставлен краткосрочный отпуск, и мы договорились, что сначала навестим мать Коли, а затем поедем к своим родным.