Таящийся ужас 3

— Да, — принеси весы! — резко проговорила она, продолжая раздевать младенца.

Наконец она отколола скреплявшую подгузник булавку и оставила младенца на столе совершенно голым.

— Мейбл! — воскликнул Альберт. — Это же какое-то чудо! Она толстенькая, как пончик!

И в самом деле, ребенок сильно изменился. Маленькая впалая грудка с выступавшими со всех сторон ребрами была сейчас плотной, округлой, наподобие бочонка, гордо выпячивался живот. Как ни странно, ручки и ножки, казалось, отстали в развитии: такие же короткие и худенькие, они походили на тоненькие палочки, выступавшие из жирного мяча.

— Посмотри! — воскликнул Альберт. — У нее на животике уже начал прорастать пушок — это чтобы ей теплее было!

Он протянул руку и хотел уже было пощекотать кончиками пальцев нежный пух шелковистых желтовато-коричневых волос, неожиданно появившихся на животе младенца.

— Не прикасайся к ней! — закричала женщина.

Она обернулась и посмотрела на него; глаза ее горели, и сама она сейчас походила на маленькую испуганную птицу, вытянувшую в его сторону шею, словно готовая в любой момент взлететь, броситься и выклевать ему глаза.

— Постой, погоди же, — проговорил он, — отступая.

— Ты сошел с ума! — прокричала она.

— Мейбл, подожди минутку, пожалуйста, потому что если ты продолжаешь думать, что эта штука действительно опасная… Ведь ты же действительно

так думаешь? Ну ладно, хорошо. Слушай меня внимательно. Сейчас я намерен доказать тебе, Мейбл, раз и навсегда доказать, что маточное молочко абсолютно безвредно для людей, даже если его принимать в громадных количествах. Например, скажи, почему мы в прошлом году получили меда в половину меньше, чем обычно? Объясни мне это.

Отступив, он оказался в трех-четырех метрах от нее, что позволило ему ощутить себя в безопасности.

— Причина сокращения вдвое нашего прошлогоднего урожая меда заключается в том, — проговорил он медленно, чуть понизив голос, — что сто своих ульев я переоборудовал для производства маточного молочка.

— Что ты сделал?

— Ага, — прошептал он. — Я знал, что могу немного удивить тебя. И я продолжал с тех пор заниматься всем этим прямо у тебя под носом. — Его маленькие глазки взирали на нее, а в уголках губ гуляла, посверкивая, хитрая улыбка. — Но ты никогда не догадаешься, зачем я все это проделал, — сказал он. — Вплоть до сегодняшнего дня я не решался даже касаться этой темы, поскольку опасался, что это может… ну… отчасти смутить тебя.

Возникла небольшая пауза. Он сцепил руки перед собой на уровне груди и потирал ладони одну о другую, издавая при этом мягкий скребущий звук.

— Ты помнишь ту цитату, которую я прочитал тебе из журнала? Насчет крыс? Позволь мне объяснить, как все было дальше. «Стилл и Бардетт обнаружили, что мужская особь крысы, которая прежде была неспособна к размножению…» — Он заколебался, затем улыбка его расползлась, обнажая зубы. — Ты ухватила мою мысль, Мейбл?

Она стояла неподвижно и смотрела на него.

В тот самый первый раз, когда я прочитал эту фразу, Мейбл, я подпрыгнул в кресле и сказал себе, что если это действует на какую-то вонючую крысу, то не существует на свете таких причин, почему оно не подействовало бы также на Альберта Тейлора.

Он снова сделал паузу, наклоняя голову вперед и чуть поворачиваясь одним ухом в направлении жены, явно ожидая, что она скажет. Она, однако, ничего не сказала.

— И еще, — продолжал он, — Я почувствовал себя настолько восхитительно, Мейбл, настолько лучше, чем прежде, что продолжал принимать его даже после того, как услышал от тебя радостную новость. За последний год я, должно быть, проглотил ведра этого молочка.

Большие, тяжелые, встревоженные женские глаза напряженно всматривались в лицо стоящего мужчины, в его шею. Нигде на этой шее, даже по краям, за ушами, не было видно ни одного участка обнаженной кожи. Вся кожа до воротничка была покрыта теми самыми коротенькими, шелковистыми, желтовато-черными волосками.

— Кстати, — сказал он, отворачиваясь и бросая на младенца взгляд, полный любви, — на таких крохотных детей оно оказывает даже более сильное воздействие, чем на взрослых, вроде меня. Ты только посмотри на нее, разве не так?

Взгляд женщины медленно переместился вниз и остановился на ребенке. Младенец голым лежал на столе — жирный, белый, словно впавший в коматозное состояние, чем-то напоминая гигантскую черву, завершавшую период своего личиночного развития и готовившуюся к тому, чтобы вскоре предстать миру с крыльями и жалом.

— Почему ты не укроешь ее, Мейбл? — спросил он. — Мы же не хотим, чтобы наша маленькая маточка простудилась.

Клэр и Майкл Липман

Слишком легкое наказание

Комнату наполняла странная, абсолютная тишина, которую не нарушали естественные даже в столь поздний час едва уловимые звуки — легкое поскрипывание мебели, слабое потрескивание остывающих в камине углей, отдаленные сигналы машин, какие-то шорохи.