Таящийся ужас 3

Я теребил пальцами узел веревки и неотрывно смотрел на молодую женщину, напряженно застывшую на фоне заставленной книгами стены. Внимательно вглядываясь в ее бледное и очень милое лицо, я не различал в нем ни малейшего признака каких-либо эмоций: ни страха, ни скорби, ни даже презрения. Наконец я накинул петлю себе на шею и слегка трясущимися руками затянул узел. Получилось туговато — я немного ослабил петлю. Тем временем мой мозг нескончаемой лавиной осаждали всевозможные мысли.

— Не волнуйся, Найда, это займет всего несколько секунд, — сказал я, стараясь не совершить ни малейшего движения, от которого могла рухнуть лежавшая под ногами кипа книг. — Только, пожалуйста, постарайся запомнить мельчайшие детали.

— Не надо, Эрик, — голос ее был под стать лицу — такой же блеклый, невыразительный.

Я никогда не мог до конца понять, какие мысли населяют этот бестолково организованный разум. По образу своего мышления Найда была совершенно непохожа на остальных женщин.

— Я должен это сделать.

— Ты постоянно это говоришь, но я не верю тебе. Ты специально это делаешь, чтобы только сильнее помучить меня.

— Найда, не веди себя как ребенок.

Легкая, милая улыбка тронула ее губы. Игриво? Ласково? Совсем как Мона Лиза. Тронула — и тут же исчезла, растворилась.

— Подожди!

— Ну, что там такое? — пролепетал я пересохшими, губами.

— Кто-то идет.

Сверкнуло стальное лезвие ножа, который она быстро спрятала у себя за спиной. Шаги послышались откуда-то из коридора, за пределами нашей квартиры. На какое-то мгновение они смолкли, затем раздались снова. Я не сводил взгляда с ее покорно выжидающей фигуры. Мне только показалось или она на самом деле улыбнулась?

— Не к нам, — облегченно вздохнул я, хотя это было понятно и без моих слов.

Пожалуй, она даже не услышала меня.

— Эрик, зачем тебе все эти жертвы? — И снова ни малейшего оттенка страсти или выражения в голосе, который позволил бы понять ход ее мыслей.

Я промолчал, подождал несколько секунд. Пожалуй, даже не несколько, а всего какую-то жалкую секундочку, а потом поймал себя на мысли: «А есть ли хоть какой-то смысл в этом балансировании на стопке книг с петлей на шее?»

Кадык мой судорожно дернулся. Стоять так было неудобно, а кроме того слишком уж больно впивалась в тело веревка. Я вытер влажные ладони о брюки. Лишь несколько минут назад я ослабил петлю, но она снова почему-то затянулась. В потаенном уголке сознания, в данный момент принадлежащем мне лишь весьма относительно, всплывали отдельные слова, которые постепенно складывались в целые фразы.

Рассудок его был сродни птице, безнадежно бившейся о прутья клетки…

Нет, не пойдет.

Его разум, паривший на крыльях одинокой птицы… Так, уже лучше. Завтра надо будет как следует отшлифовать эту фразу. Завтра?

Даже в последние минуты своей жизни человек не перестает строить планы на Завтрашний день. Да и есть ли предел для полета человеческих надежд?

Только бы не забыть эту фразу. Получилось вроде неплохо.

Веревка. Я, наверное, вспотел, ее волокна впитали влагу и потому она сократилась, стянулась. Хотя нет, это невозможно. В любом случае нет никакого смысла чего-то ждать. Я должен одолеть концовку романа.

— Сейчас, пожалуй, уже можно, — сухим и каким-то деревянным голосом выдавил я.

На глаза попался стакан с водой. Если сослаться на жажду, то удастся хоть ненадолго оттянуть время. Я зримо представлял себе, как струится по пересохшему горлу вода.

Глоток воды — и веревка тысячами игл впивается в горло: потрясение от осознания того, как холодная жидкая масса струится вниз по судорожно, омерзительно сжимающемуся и расширяющемуся пищеводу…

Нет-нет, мне совсем не хочется пить.

Я молча смотрел на жену и чего-то ждал. Она тоже ждала и, казалось, готова была прождать так целую вечность, все с тем же слабым намеком на улыбку — загадочную, ледяную улыбку, застывшую на ее карминно-красных губах.

Мой разум словно бросился вскачь — отрывистые фразы и разрозненные слова сменяли друг друга. Все ощущения предельно обострились, предстали во всех своих мельчайших деталях. Все, что было связано с Найдой и этой комнатой, срослось, с безумной силой спаялось с чувствительными тканями моего мозга.

Отсветы пламени камина румянят старинную медь. Черная дыра на книжной полке, зияющая подобно кровавой ране.

Письменный стол завален листами рукописи — разрозненными клочьями ненаписанного пока романа.