Тайна булгаковского «Мастера…»

«Протокол № 59 от 10 января 1929 года.

Строго секретно

Слушали:

3. О пьесе М. Булгакова „Бег“.

Постановили:

3. Отложить».

Члены политбюро стали раздумывать…

И вдруг 11 января убивают бывшего белого генерала Я. А. Слащёва, которые многие считали прототипом булгаковского Хлудова.

Дело с «Бегом» приобретало новый, довольно неожиданный оттенок. Поэтому, когда через шесть дней политбюро собралось на очередное заседание, вожди приняли решение:

«Протокол № 60 от 17 января 1929 года.

Строго секретно

Опросом от 14.1.29.

Слушали:

21. О пьесе М. Булгакова „Бег“.

Постановили:

21. Передать на окончательное решение т.т. Ворошилова, Кагановича и Смирнова А.П.».

В течение трёх дней члены образованной «тройки» пытались «решить» порученный им «вопрос». Но так и не смогли прийти к единому мнению. И тогда Ворошилов попросил у коллег по политбюро дать «тройке» ещё кого‑нибудь на подмогу:

«Протокол № 60 от 17 января 1929 года.

Строго секретно

Опросом от 17.1.29.

Слушали:

41. О пьесе М. Булгакова „Бег“.

Постановили:

41. Ввести в состав комиссии по просмотру пьесы т. Томского».

Теперь судьбу восьми булгаковских «снов» решала уже не какая‑то «тройка», а солидная «комиссия», составленная из трёх членов политбюро (Ворошилова, Кагановича, Томского) и секретаря Центрального Комитета партии (Смирнова).

Тем временем 25 января во МХАТе состоялась очередная репетиция «Бега». Ей суждено было стать последней, потому что высокая партийная «комиссия» пришла, наконец, к окончательному решению. О нём Клим Ворошилов доложил:

«По вопросу о пьесе Булгакова „Бег“ сообщаю, что члены комиссии ознакомились с её содержанием и признали политически нецелесообразным постановку этой пьесы в театре».

Членов политбюро персонально опросили. Кто‑то из них (скорее всего, Сталин) предложил слово «политически» в окончательную формулировку не вставлять. И вскоре решение партийного ареопага было занесено на бумагу:

«Протокол № 62 от 31 января 1929 года.

Строго секретно

Опросом от 26.1.

Слушали:

23. О пьесе Булгакова „Бег“.

Постановили:

23. Принять предложение комиссии ПБ о нецелесообразности постановки пьесы в театре».

«Бег» не запрещался, нет. Но его постановка в театрах страны признавалась «нецелесообразной

».

Не трудно себе представить, как встретил сообщение о судьбе своей пьесы Михаил Булгаков. Белозёрская вспоминала:

«… ужасен был удар, когда её запретили. Как будто в доме объявился покойник».

Но кого интересовало тогда самочувствие поверженного драматурга? Те, от кого зависела его творческая судьба, больше заботились о том, как бы поскорее добить дерзкого пересмешника. Для этого не хватало самой малости последнего веского слова высшей власти. И оно ждать себя не заставило.

Завершающий удар

Осенью 1928 года Булгаков узнал, что все издательства, печатавшие его произведения за рубежом, так или иначе связаны с Каганским. И весь гонорар, причитающийся за опубликованные произведения и за поставленные в европейских театрах пьесы, получает тоже он — Захар Леонтьевич Каганский, называвший себя полномочным представителем Булгакова за рубежом.

Для Михаила Афанасьевича это была очередная неприятность.

А в стране в это время развернулась другая трескучая кампания — антимейерхольдовская.

Всё началось с того, что Всеволод Мейерхольд неожиданно для всех выехал за рубеж. Якобы на отдых. Незадолго до этого с той же целью отправился за границу актёр и режиссёр Михаил Чехов. Да там и остался. Поэтому мало кого удивил поползший по Москве слух, что и Мейерхольд возвращаться на родину не собирается.

И тотчас (как по мановению волшебной палочки) прославленный режиссёр и его театр были подвергнуты беспрецедентной травле. Газеты требовали лишить коварного невозвращенца звания народного артиста, а театр имени Мейерхольда немедленно распустить.

Общество раскололось на тех, кто был «за» режиссёра, и на тех, кто был решительно «против». Первые считали, что каждый «творец» имеет право отдохнуть от трудов праведных, вторые были против зарубежных поездок творческих личностей вообще и Мейерхольда, в частности.