Тайна булгаковского «Мастера…»

В 1934‑ом эти слова воспринимались как обычное критическое замечание в адрес пьесы, которая не удалась. Но нам, знающим, как развивались события дальше, понятно, что в своём докладе генерал от литературы Кирпотин произвёл как бы один из первых пробных выстрелов по «формализму». Массированный «отстрел» писателей‑формалистов был уже не за горами.

Булгаков на съезде не упоминался вообще. Лишь Николай Погодин, доложив делегатам, какие замечательные сюжеты дают писателям перековывающиеся строители Беломорканала и герои челюскинцы, вдруг спросил:

«Почему до сих нор не нашей сцене не показали настоящего классового врага в образе белогвардейских офицеров, белой армии, и остаются только „Дни Турбиных“?»

И это всё! Писательский съезд старательно делал вид, что в стране Советов такого драматурга как Михаил Булгаков не существует.

Но такой драматург существовал. И его продолжали одолевать новые творческие идеи. Елена Сергеевна записывала:

«У М[ихаила] А[фанасьевича] возник план пьесы о Пушкине. Только он считает необходимым пригласить Вересаева для разработки материала. М[ихаил] А[фанасьевич] испытывает к нему благодарность за то, что тот в тяжёлое время сам приехал к М[ихаилу] А[фанасьевичу] и предложил в долг денег. М[ихаил] А[фанасьевич] хочет этим как бы отблагодарить его, а я чувствую, что ничего хорошего не получится. Нет ничего хуже, когда двое работают».

Возникновение «Мастера»

В самом конце лета 1934 года Булгаковых пригласил в гости американский режиссёр Вельс, к которому приехали некоторые его соотечественники, участвовавшие в заокеанской версии «Дней Турбиных». В дневнике Елены Сергеевны появилась запись:

«Жуховицкий — он, конечно, присутствовал — истязал М[ихайла] А[фанасьевича], чтобы он написал декларативное заявление, что он принимает большевизм…

Ох, Жуховицкий!»

2 сентября во МХАТе давали «Дни Турбиных». На спектакль пришли представители американского посольства во главе с послом Буллитом:

«Во втором ряду — Буллит с дочкой… В партере же — Жуховицкий…

Буллит подошёл к нам. Он сказал, что смотрит пьесу в пятый раз, всячески хвалил её…

После спектакля — настойчивое приглашение Жуховицкого ужинать у него».

Через несколько дней по дороге в театр Булгаков встретил на улице мхатовского режиссёра И.Я. Судакова. Поговорили на ходу. Дома Михаил Афанасьевич рассказал об этой встрече жене, и та занесла в дневник поразившие обоих странно‑непонятные слова Ильи Яковлевича:

«Вы знаете, М[ихаил] А[фанасьевич], положение с „Бегом “ очень и очень неплохое. Говорят — ставьте. Очень одобряют и Иосиф Виссарионович и Авель Сафронович. Вот только бы Бубнов не стал мешать (?!)».

Вопросительный и восклицательный знаки, поставленные Еленой Сергеевной в конце высказывания Судакова, свидетельствуют об охватившем Булгаковых недоумении: если постановку одобряютСталин и Енукидзе, как может ей помешать

Бубнов, являвшийся всего лишь наркомом просвещения?

Вечером 9 сентября у Булгаковых собрались гости:

«… московские Турбины, американские Турбины, Жуховицкий, конечно…»

12 сентября:

«Вечером Жуховицкий — просит какие‑то сведения о М[ихаиле] А[фанасьевиче] для Вельса. Вельс хочет писать статью о Булгакове — в Америке».

А через три дня произошло событие, которое с полным правом можно назвать вехой в булгаковском творчестве: в романе о дьяволе был переименован герой.