Тайна булгаковского «Мастера…»

У властителя раскалывается голова, его тянет в прохладу, в уединение. А приходится о чём‑то расспрашивать этого оборванца, который… Который к каждому обращается со словами «добрый человек»… И который дерзко заявляет тому, кто призван решать его судьбу:

«Мне пришли в голову кое‑какие новые мысли, которые могли бы, полагаю, показаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более что ты производишь впечатление очень умного человека».

Обречённый арестант предлагает побеседовать с ним?.. Что ж, можно и поговорить. Зачем отказываться от разговора, который, возможно, немного отвлечёт? И который внесёт хоть какое‑то оживление в однообразие жизни.

И Понтий Пилат приступает к этой беседе, начав её с напоминания о том, что жизнь арестанта висит на волоске.

«— Не думаешь ли ты, что ты её подвесил, игемон? — спросил арестант. — Если это так, то ты очень ошибаешься.

Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:

— Я могу перерезать этот волосок.

— И в этом ты ошибаешься, — светло улыбаясь и заслоняясь рукой от солнца, возразил арестант, — согласись, что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил?»

Даже оказавшись на самом краю бездны, арестованный проповедник гордо демонстрировал свою независимость. Но именно это и пришлось по душе прокуратору — он улыбнулся. И решил, что отклонить явно необоснованный приговор Синедриона ему особого труда не составит…

Но Понтий Пилат не смог избавить Иешуа Га‑Ноцри от мученической смерти. Слишком вызывающе дерзкие слова произнёс вдруг этот бродяга. Они были направлены против власти вообще. А, стало быть, и против власти самого кесаря.

И Пилат объявил…

«… Пилат объявил, что утверждает смертный приговор…»

Эту фразу Булгаков повторит почти дословно, когда в ленинградской гостинице «Астория» почувствует приближение напророченного конца:

«Плохо мне, Люсенька. Он подписал мне смертный приговор».

Но и подписавшему «приговор» Пилату тоже плохо. На душе у него неспокойно. Он теряет покой. Его начинают мучить угрызения совести.

Точно так же, по мнению Булгакова, должен был чувствовать себя и Сталин. За то, что так и не встретился с опальным писателем. За то, что отдал его на растерзание критиков, реперткомовцев и прочих недоброжелателей. За то, что запретил последнюю булгаковскую пьесу, и тем самым подписал драматургу «смертный приговор»…

В последний раз с Понтием Пилатом мы встречаемся в финальной главе «Мастера и Маргариты», которая называется «Прощение и вечный покой». Девятнадцать столетий минуло с той первой и единственной встречи с подследственным из Галилеи, но бывший прокуратор так и не обрёл покоя. Его мучают давние неоплаченные долги. Даже во сне он говорит об этом. Говорит сам с собой, потому что…

«… видит одно и то же — лунную дорогу, и хочет пойти по ней и разговаривать с арестантом Га‑Ноцри, потому что, как он утверждает, он чего‑то не договорил тогда, давно, четырнадцатого числа весеннего месяца нисана. Но, увы, на эту дорогу ему выйти почему‑то не удаётся, и к нему никто не приходит. Тогда, что же поделаешь, приходится разговаривать с самим собой».

И сразу вспоминается другой разговор. Телефонный. Тот, что состоялся в апреле 1930 года. Тогда, как мы помним, потерявшему всякую надежду литератору позвонил человек, с которым он не был знаком и с которым никогда ранее не встречался. С этим незнакомым собеседником и пришлось вступить в беседу.

«Никогда не разговаривайте с неизвестными /» — так названа первая глава «романа о дьяволе». Слова в этой фразе подобраны так, что их начальные буквы выстраиваются в следующую цепочку: Н.Н.Р.С.Н. Вновь столбы, окружающие буквы «Р» и «С», только перекладины у столбов опущены чуть пониже.

Что зашифровал таким образом Булгаков?

Над этим вопросом стоит поломать голову.